Новости авиафауны: сезон листьев прошел, начался сезон грачей. И синиц - почему-то сплошь лазоревок, одна даже приходила сегодня на подоконник аудитории послушать про формы вежливости. А неделю назад, развиртуализируясь с френдами, мы видели, как две лазоревки в воздушном бою падали в Яузу и только в паре метров от воды решили, что блеф затянулся, и разлетелись. Тогда же видели последних скворцов, но этих сейчас не осталось, холодно.
Купила мармелад, у которого на пачке написано, что он лимонный и апельсиновый с натуральным соком. На вкус ожидаемые химические цитрусы, но сок в составе тоже есть. Яблочный.
В институте ремонт, который планировался на лето, но, разумеется, только сейчас набрал обороты. В коридоры вытащены столы, стопки стульев, горшки с цветами, какой-то хлам. На одной такой груде, на торчащем из нее уголке стола, лежит бумага с надписью: "Не брать" и номером комнаты, на бумаге лежат три конфеты. То ли "не брать" относится к столу, а конфеты - награда для проходящих мимо, чтобы они не унесли мебель; то ли к конфетам. За две недели никто не решил эту загадку и их не тронул.
Не-а, не могу Вебера. Попробовала дать ему еще один последний китайский шанс и взяла десятый том - а там герои рассказывают друг другу политические события последних нескольких десятков лет, и так две главы сплошных лекций по политической истории сначала мантикорской, потом пост-хейвенской, потом опять мантикорской, и я завяла, не дождавшись завязки действия. Посмотреть в реальном времени, как это прошлое происходило, может, и было бы интересно, но лень искать, в каком томе Тейсман делал революцию. Да и знаем мы, как Вебер делает революции: десять глав рассказов и пересказов, расстановка сил, стратегические интересы, тупые гражданские, доблестные (наши) военные, а потом десять страниц подробной боевки, кто кого разнес на кровавые брызги гранатой с какими характеристиками. Открыла наугад ближе к середине - а там герои рассказывают друг другу военно-политическую обстановку уже текущую. Завяла окончательно. Видимо, его способ подачи информации не годится для меня вообще.
Зато Келлерман выглядит пока симпатично, я начала первый детектив из цикла про Алекса, очень обаятельный главный герой. Много быта, одежды, еды и пейзажей, которые выглядят бесполезными, но почему-то не раздражают. Не понимаю реалий вообще - особенно когда кто-нибудь во что-нибудь одет, не всегда отличаю, где в перечне обувь, а где рубашка, и какой эффект это должно производить, - но это тоже не мешает, из других деталей складывается общая картина. Интрига движется понемногу, как и должна (я сейчас на первой трети). Спасибо, _ЛАЙТ_, и посмотрим, как пойдет!
Дочитала вчера вторую Хонор Харрингтон. Увы, мы с Вебером не подходим друг другу - батальные сцены, которыми он упивается, мне в лучшем случае скучны, в худшем противны (только бунт на корабле читала с интересом, но там был мой капитан Ю - и, кстати, я не надеялась всерьез, что наши его приютят, это был неожиданный подарок). А там, где мне хочется людей и подробностей, он отделывается своим фирменным закадром и упоминанием для галочки.
И нет, прости меня, baohu, но нет здесь социальных экспериментов и интересных моделей общества. Здесь вербовочный рекламный плакат мантикорского ВМФ, и ты купился на пропаганду.. Грейсонские женщины потому окружены заботой, веселы и счастливы, что у таких хороших наших не может быть неидеальных союзников; по этой же причине наши противники настолько инфернальные свиноклюи. Ни одной местной женщины, которая бы что-нибудь не то что сделала, а сказала в кадре, так и не появилось: только декоративные жены и служанки на званых обедах. Жены эти - даже если поверить Веберу на слово, что они способны бойко поддерживать беседу, - иллюстрируют только то, что часть самого жирного начальства позволяет своим неработающим женщинам получать декоративное бесполезное образование. И сыночков обучает в Гарварде и в Новом Берлине, и о жизни и настроениях остальных девяноста девяти процентов общества ни то, ни другое не говорит ровным счетом ничего. Не люблю ревизионизм, но мне даже представился деконструкторский фанфик, где Грейсон - гнездо коррупции, олигархи лицемерно имитируют приятный Западу фасад, чтобы разворовать гуманитарную помощь. Или, например, женщины Масады в своих паранджах на самом деле тайно рулят мужчинами и срежиссировали войну, чтобы там убилась бесперспективная часть политиков и военных. Или что-нибудь такое. За что, впрочем, Веберу реальные аплодисменты - что он не побоялся раскроить Хонор половину лица. Конечно, к следующей книге мимику ей починят, как обещали, а повязка на глазу уже сейчас только добавляет харизматичности (кто-то это даже громко подумал, чтобы читатели не сомневались), но сам факт, что полкниги она выглядела ужасно и не могла нормально есть и говорить, потребовал от автора большой смелости. А вот декорации, по-моему, ленивые. Картонные туземцы, картонный женский вопрос, наверняка в одной из книг будет Хейвен с картонным социализмом; но пальба по-прежнему главное блюдо, и мне не настолько интересно, под каким соусом ее подают в остальных томах. Жалко, но с моей стороны, помимо снобизма, честное несовпадение темпераментов. Не моя трава.
Читаю второй том Хонор Харрингтон, перевалила за треть, война вот-вот начнется. Может быть, сейчас и еще более скрытые глубины общественного устройства откроются, но пока все социумы остаются картонными. Вебер по-прежнему умозрителен, поговорить ему проще, чем показать или тем более дать прожить (жалуется человек, который читает одни британские детективы - а в них напряжения нет, сопереживания нет и эмоций нет; впрочем, и умозрительных построений нет). Но ну вот местные неуточненным образом страшно оскорбили Хонор. За кадром. А в кадре только косо посмотрели, но очень косо, ну прямо очень, она вся негодует... Не бывал ты, мужик, в патриархальном обществе. Где анекдоты про морскую свинку? Где разговоры громким шепотом про то, что это и не женщина, манеры как у мужика, как эти мантикорцы еще не вымерли с такими бабами. Где, наоборот, ябвдул - вот был бы прекрасный повод ей скрежетать зубами и приходить в бешенство. В общем, пока что "не Ле Гуин" дубль два - на этот раз не "Обездоленные".
Дочитала первый том Хонор Харрингтон. Пока не прониклась.Вебер - не Буджолд, совсем. У нее про людей, а техника, политика и тактика присутствуют постольку, поскольку в них варятся люди. А он что называется заклепочник, ему информация увлекательна сама по себе, и он ее саму по себе излагает (перед решающей битвой три страницы лекции про двигатели на гравитационных волнах, серьезно? С другой стороны, кому-то это интересно, раз автору было интересно). Битва чудовищная. Чем она кончится, понятно раньше, чем она началась, чеховское ружье на вооружении корабля с первой главы; в результате интриги нет, одни бесконечные кровь-кишки, которые читать мне было невыносимо, и я листала. И битва с туземцами чудовищная. Вебер не Ле Гуин. Не то чтобы я любила "Слово для мира и леса", но развидеть не могу, и оно мне звучало аккомпанементом вообще с самых первых реплик колонизаторов о туземцах. Конечно, колонизаторы такие и есть, самодовольные и ограниченные, а история про них. Но автор-то мог намекнуть, что видит чуть больше, чем его бравые вояки? Ввести хоть на каком плане парочку персонажей-туземцев, например, раз уж полез в эту тематику. По-моему, лучше туда не лазать, если не хочешь поднимать вопрос во всей полноте; но у него фабула требует. За женским вопросом уследил безукоризненно, а национальный прощелкал и сам этого не заметил. И еще у него все-таки получилась Мери Сью Харрингтон, он ей уж очень сильно подыгрывает. Она всегда права. В учебниках рекомендуют примерно на двух третях сюжета устроить момент, когда все плохо и дальше хуже, а оттуда пробиваться к финалу - а здесь наши угадали план врагов и ни разу не ошиблись. И главгады остались одноразовыми, недоиспользованными, ждите следующей серии. Может, это как "Осколки чести", половина более крупного целого, и финал должен был как раз быть промежуточной кульминацией? В общем, baohu, а есть ли у тебя в этой серии любимая книжка? Я не хочу отметать Вебера, не дав ему еще один шанс.
Приснилась песня, в которой все четные строчки заканчивались словами "pig-headed sprite", причем sprite в значении "графический объект" и pig-headed тоже не в переносном смысле, а буквально. Последние слова там были "You are a good man, Williams, and a pig-headed sprite", и я подумала, что интереснее было бы for a pig-headed sprite. Теперь интересно, что же это за игра, где NPC со свиной мордой и с такой фамилией. Кто-то разрабатывает по мотивам Порко Россо шутер про британских летчиков?
Читаю еженедельные посты Патриции Рид по писательскому мастерству (две ее книжки оставили меня равнодушной, но блог очень нравится здравомыслием), и сегодня у нее про внешность персонажа, глазами которого мы смотрим; как известно, заставить такого посмотреть на себя большая проблема. И читаю первый роман про Хонор Харрингтон; ее первый портрет был от ее собственного лица критический, а второй от лица старпома восхищенный - придраться хочется, но не к чему, оба эти описания нужны для того, чтобы показать не внешность, а разницу между тем, как Хонор себя ощущает и насколько увереннее, холоднее и агрессивнее выглядит со стороны. Но тут через несколько глав, сегодня же, смотрит и восхищается эпизодический персонаж - видимо, на случай, если мы забыли, что она красавица. А еще сейчас очень дурной тон для персонажей смотреться в зеркало, и Патриция размышляет, кому бы это сошло с рук: разве что вампир мог бы смотреть в пустое стекло и воображать свое отражение. И я подумала, что у большинства мужского населения моей самурайщины, скорее всего, нет этой проблемы - я бы предположила, что у среднестатистического дворянина просто не будет зеркала. У его жены будет обязательно, ей надо выщипывать брови и чернить зубы, там огромные косметические наборы, которые с любовью описывает Мадока Такадоно, и вообще. Но мужчину, скорее всего, причесывает и бреет слуга, а сам он станет ли смотреться в зеркало, если не озабочен внешностью до такой степени, чтобы тоже щипать брови? Если да, это будет яркая черта к портрету. А так в быту отражающих поверхностей мало, оконных стекол нет, в клинках оружия много не разглядишь, возможность посмотреть на себя разве что в чашке - тоже не особо информативный ракурс.
А вот что происходит на компе, когда забыл сменить раскладку (и не уследил за вордом, который, зараза, любит сам тихонько переключить режим ввода). Набиваю по-английски с бумажки, поздно спохватилась, а тут такая красота, причем ребус, можно даже попытаться расшифровать: ぃ毛ウィ背、近氏sts印tランsぁチンg手xts
"...чаще записывается как [...] ввиду чрезвычайной грубости первого иероглифа" Статья про китайский интернет-сленг, обсуждаемое выражение матерное, но мне просто нравится соположение идей "грубость иероглифа". Потому что грубость у меня как носителя неиероглифического языка ассоциируется со (звучащим) словом, а у них, логичным образом, табуированной лексике сопутствует табуированная графика.
При ближайшем рассмотрении иероглиф и правда похабен как таковой, независимо от чтения: "человек" и графично расположенное под ним "мясо". Еще один пример в грустную коллекцию "студентам не расскажешь". Ну почему самые выразительные языковые явления нецензурные?
Опять же, пусть здесь лежит. Кто это такие, ничего непонятно etc. Это теле-(т.е. без летающей рыбы)-версия самурайщины, между фактами которой я пристраиваю вымышленную биографию не упомянутого там предка и то ли мистику, то ли нет - мало ли, что кому приснится. AU в том смысле, что если бы в каноне мистика была, нам бы сказали.
– До чего они оба хороши, – сказала Наотора, – и как выросли! Она сидела с Нацу на крыльце храма и смотрела, как во дворе упражняются с мечами Торамацу и Иноскэ. Они оставили родину детьми, а вернулись почти взрослыми, одному должно было уже исполниться четырнадцать, другому шестнадцать. – Время летит, ваша светлость. – Но мне так странно на них смотреть. Я привыкла ждать беды на каждом шагу, а за них почему-то не боюсь. Словно им наконец повезет – потери ничему меня не научили. – Им повезет, – ответила Нацу неожиданно серьезно. – Раз вы тоже так чувствуете, значит, все правда. Я слышала это от брата, когда он решил однажды сыграть со мной и Иноскэ в сто рассказов. – Завидую вам! В детстве Цуру был лучшим рассказчиком. – Это было в последний год, летом...
Сто рассказов – игра для жаркой погоды. Поздно вечером все садятся, не зажигая огня, и рассказывают по очереди страшные истории, соревнуясь, кто лучше напугает остальных. Считается, что если добраться до девяноста девяти, вместо сотого рассказа явится настоящее привидение. Тадзима в самом деле рассказывал прекрасно. Часть его историй Нацу знала, другие он, видимо, прочел в китайских сборниках, но вряд ли они были такими упоительно-жуткими на бумаге, как его негромким голосом в темноте. Иноскэ и Нацу начали уступать ему свою очередь, слушали и вздрагивали, когда в саду что-нибудь шуршало или поперек неба мелькала летучая мышь. До ста, конечно, не дошли. На второй дюжине Иноскэ стал зевать, и его отправили в постель. Последняя история была про девочку, которая случайно отдала брата царю горных демонов и еле спасла из пещеры. – Поэтому даже понарошку никого не проклинай, – заключил Тадзима, – на всякий случай. Он остался на террасе, и Нацу принесла ему вина. – Выпей со мной, – предложил он. – Дождемся луну. Очертания гор выглядели призрачными, словно там правда могли водиться демоны. Нацу сказала об этом, Тадзима кивнул: – Или демоны еще ближе. Я не суеверен, но подозреваю, что княжество Ии проклято и проклятие держится на мне. Нацу ахнула и притворилась, что закрывается рукавом. Тадзима, посмеиваясь, налил ей вина, красная лаковая чашечка в полумраке казалась черной. – Я предостерег Иноскэ не совсем в шутку. Непохоже, что он унаследовал эту способность, но лучше быть осторожным. В нашем роду были не только послы и поэты, и канцлер Такамура не зря водил знакомство с главой адского суда. Чтобы проклясть, нам не надо забивать гвозди в соломенную куклу, достаточно особым образом направить внимание. С противником случится беда, или он сделает глупую ошибку. – Люди делают глупости безо всякого сглаза, – заметила Нацу. Ей представился мальчик, не старше Иноскэ, который привык, что его не любят, и объяснил себе, что это правильно: на самом деле он злой колдун от рождения. Она вздохнула. – С раннего детства, – продолжал Тадзима, – мне начал сниться человек в черном, с широкими рукавами. Я знал, как он выглядит, даже когда боялся взглянуть ему в лицо. Сначала я думал, что это Такамура, потом сообразил, что Такамура был бы в придворном платье, а не в военном. – Вы, должно быть, видели, как отец собирается ко двору, и представили его таким же. Я почти не помню свою мать, но она мне снилась с шарфом, как фея с китайской ширмы. – Все проще. Это мой дед, Оно Хёгоноскэ Сигэмаса. Про него получился бы хороший девяносто девятый рассказ... Тадзима поднес свою чашку к губам. Нацу потянулась снова ее наполнить, но вина почти не убавилось. – Потомки рода Оно живут в разных краях и нигде не имеют замка. Сигэмаса служил советником в княжестве чуть крупнее нашего, между владениями Ходзё и Такэды. К сорока у него было четверо сыновей, он подумывал передать должность старшему, как вдруг князь, вассал Ходзё, захотел перейти к Такэде и велел ему это устроить. Он был против, но старший сын уговорил, потому что князь обещал им одну из крепостей. Сигэмаса написал письмо, сын поехал и вернулся с ответом, а князь перепугался, что об этом стало известно Ходзё, и выдал его как предателя. – Это же подло! – Подло и глупо. Такэда запомнил эти земли и позже их захватил. А тогда двое средних сыновей Сигэмасы были в пограничном отряде, дома оставался младший – мой отец. Ему было девять. Естественно, как и сейчас, родичей изменника не могли оставить в живых. Сигэмаса попросил отсрочку на день, закончить дела, а сам вместо того, чтобы заколоться, забрал младшего сына и сколько смог унести из казны и бежал. Как видишь, честь для него была таким же пустым звуком, как для князя. – Наверно, он очень любил мальчика, но не знал, кому его доверить, как мы нашли убежище для Камэнодзё, – сказала Нацу. – Поэтому спас его сам. Тадзима обернулся к ней и пораженно замолчал. Неужели ему не приходила в голову такая простая мысль? – Как бы то ни было, – произнес он через некоторое время, – Сигэмаса бросил старших сыновей на позорную казнь и скрылся с младшим. Но уходя, он поклялся, что его потомкам достанутся владения следующего господина, которому он будет служить. Он не мог податься ни к Такэде, ни через земли Ходзё на север, пошел на юго-запад и оказался здесь. И, как мы знаем, поступил на службу. – Вы думаете, что на княжестве Ии его проклятие? Но при нем у нас было спокойно. – Он не спешил. Даже мой отец не спешил, но мне предсказал власть над долиной, хочу я этого или нет. После его смерти я сто дней переписывал сутры и решил, что раз Камэнодзё вернулся невредимым, мне можно оставаться на княжеской службе. Но я ошибся. – Сейчас вы скажете, что князь погиб из-за вас! Тадзима пожал плечами: – Мне приснился Сигэмаса, гулял со мной вдоль реки и учил управлять государством. А дальше ты помнишь, как проклятие скосило подряд еще троих – каждого, кто становился опекуном наследника или возглавлял войско. Так будет, пока долина Ии не станет моей. – Значит, когда вы говорили, что хотите взять власть... – Я не притворялся. Однажды мне придется это сделать. Ее светлость Наотора, милостью Будды, защищена духовным саном, но я боюсь за Торамацу. Я хотел бы передать ему княжество из своих рук, очищенным от проклятия... Если не придется для надежности мне стать последней жертвой, – добавил Тадзима и наконец поставил пустую чашку в пятно лунного света. – Ладно, на луну посмотрели, пора спать.
– Нацу, побойтесь Будды, это же сто рассказов и ничего больше. Тадзима все выдумал, чтобы вас напугать. – Но он был прав насчет сглаза. – Ах, это! Уж вы могли бы не повторять всякий вздор. История пошла от гвардейцев князя Кондо, когда тот был ранен в ногу; кто видел, как Тадзима ковылял на эшафот, не мог не подумать, что эта рана – месть казненного. Даже сам Кондо уверял, что перед боем призрак Тадзимы померещился ему среди войска. – Это была совесть Кондо. Удивительно, что она у него есть, – отрезала Наотора. – Но будет чудовищной несправедливостью, если Тадзима после всего, что вытерпел, еще и прослывет злым духом. Нацу не ответила. Иноскэ и Торамацу умывались из бадьи, плеща друг в друга водой. А у Наоторы вместо блестящих на солнце брызг встали перед глазами стены кельи, где она провела недели своего безумия. Когда она верила, что Тадзима жив, ей казалось, что он должен принести какой-то важный документ. Получив его прощальные стихи, она решила, что их и ждала. Здесь могла бы родиться еще одна история про колдовство, колдовские строки, которые вернули ей память и разум – вместе с болью. Цуру ни себе, ни другим не давал прятаться от жестокой правды. Но сейчас Наотора вспомнила, каким представляла письмо: не листок со стихами, а длинный конверт, в каких Тадзима подавал ей доклады, правителю от советника. Именно так бы он вообразил решение адского суда о том, что с долины Ии снимается проклятие.
Мне недодали просмотров на девианте, положу этот кусок трехмерного фанарта сюда тоже:
Тело от барби-йоги. Блондинка потому, что сначала ставишь опыт, можно ли лепить на мягкой резиновой голове, снятой с ноунейма из ларька (оказалось вполне удобно), а потом ВНЕЗАПНО обнаруживаешь, что на этой голове есть волосы. Пришлось делать грим и одежду в тон. Еще у нее есть кавалер в тех же тонах, но публиковать кавалера мне мешают слишком крупные косяки в нем самом и в его костюме.
Я вот сейчас впервые посмотрела "Ветер крепчает". (_ЛАЙТ_, спасибо за повод; Джейд, спасибо за не-спойлер, хотя мне не показалось похоже на Ремарка, но неважно). И лучше поздно, чем.
Миядзаки снял фильм в стилистике покойного Кона, бесшовное соединение сна и яви. Обычно у него магия была частью мира и тем самым частью бодрствования, даже в "Сэн", не считая самого момента перехода. А теперь мир бодрствования поплыл и замерцал. Это фильм-сон, сказка и стихотворение. Реальностей войны в нем нет. Вообще. В нем нет реальности как таковой, потому что герой живет не в реальности. Первая биографическая картина на историческом материале - и первый фильм-мираж. Сказка про творца, у которого есть дело жизни. Спойлер: самолет полетел. Два часа совершенно не показались мне длинными, у Миядзаки здесь - или по-прежнему - безупречное чувство композиции и ритма. Я бы даже рискнула сказать, что это самая сильная его вещь с "Унесенных призраками"; Понё в другой категории, а вот Хаул, по-моему, отдыхает. В любом случае я рада, что посмотрела этот сон!
Еще при первом появлении героя взрослым я ждала более молодой голос и только под титрами вспомнила, что на главную роль взяли Хидэаки Анно, чтобы чудаковатого мечтателя и творца озвучивал чудаковатый мечтатель и творец; а он тоже уже немолод (сколько лет Евангелиону?..) - но получилось гармонично.
Вчера ехала на автобусе мимо нового князя Владимира у Кремля, удивилась. Днем князюшка стоит себе чугунный, дура дурой, а с ночной подсветкой на фоне листиков сделался нежен и прозрачен и прямо-таки затрепетал на ветру, что твоя "Березка" Голубкиной. Вот интересно, так задумывалось? Может, он позеленеет и станет днем тоже выглядеть прилично?
Я долистала последний том данктонской трилогии. Были взлеты - финал Люцерна и Хенбейн был очень выразительным, - но в основном мне было скучно, проповеди скучные, мерзости преступного режима скучные, распятие тошнотворно скучное. И врагов, кстати, в итоге победили валлийцы никаким не непротивлением, а дедовским методом: когтями. В общем, второй и третий том для меня останутся мороком и наваждением. В конце первого тома Рун стукнулся головой, свихнулся, индуцировал сектантов, и на два поколения после него мыши стали ежиками - кроты стали леммингами, начали собираться в стаи, бегать с безумными глазами и устраивать войну и геноцид. А когда безумных вождей не осталось, народ прочухался, почесал в затылке и вернулся к занятиям, более сообразным кротовьей природе.
Начинаю, бросаю и снова начинаю и бросаю третий том кротов. Первый том был лучше не только структурно, но и составом населения: там не было организованного зла. Читать нагромождения описаний злого зла очень тоскливо. И проповеди не вдохновляют, хоть Хорвуд и объяснил в начале тома, что двуногие тоже твари божьи и имеют право приобщиться к свету истины. Сейчас я на середине и начала перелистывать, чтобы просто узнать фабулу.
Почта рекордно быстро доставила три килограмма японских книг. Пакет пришел вскрытым - хорошо так вскрытым, с зияющей дырой в боку, - но ничего не пропало. Никто не позарился ни на словарь многозначных слов, ни на раскадровку "Паприки", ни даже на иероглифические прописи: убедились, что там действительно Printed Matter, а грабить не стали.