откуда у князей Ии мандариновое дерево

Дайте, что ли, повизжать, стереть запись всегда успею.

Фудзивара Томоскэ, губернатор провинции Тоотоми, проезжая через долину Ии, усыновил за красивые глаза семилетнего отрока - позже тот назвался в честь этой местности и в 1032 г. построил крепость Ии; это был первый князь, Ии Томоясу (1010-1093).
Отрок был не только ясноглазый, но вообще непростой: то ли чудесным образом самозародился в колодце у храма Хатимана, то ли был подброшен к колодцу и найден жрецом. Отсюда у Ии на знамени хэштег, это колодезный сруб.
То ли губернатор был его родным отцом, а мать была из местного рода Ихатая. А ее отец Ихатая Ацусигэ был внуком Миякэ Ёсимоти, который был прислан в Ии из столицы (т.е. из Нары) в качестве управляющего и жил там в 901-923 гг.
И вот у этого Миякэ на гербе был мандарин, и он в 901 г. построил в долине храм Тадзимамори.
Потому что Тадзимамори, доисторический добытчик мандаринов из Вечной страны (предположительно Кореи или Южного Китая, и сам потомок каких-то доисторических корейских царей, кого же еще за море посылать) - предок рода Миякэ, это прямо в "Кодзики" написано.

И я сама не очень понимаю, что хочу этим сказать, но в общем вот через это левое ухо покровитель всех кондитеров не чужд нашему княжеству.

@темы: наотора, румяна и меч

---

новости такой-то фауны

Ну вот, новый сезон закрытых окон: тополевая моль полетела. Чтоб вас дождем смыло, чтоб вас стрижи съели, чего вам надо на двадцать четвертом этаже, ненавижу!
Я, кажется, становлюсь врагом тополей - пуха в этом году было много, теперь эта пакость.
А стрижей как-то мало, кстати.

@темы: дыбр

---

и о тщете

Все-таки мой выбор фандомов - это, вне всякого сомнения, самосаботаж.
Я не верю в то, что мы не властны в своих влюбленностях; выучить китайский и уйти к магистрам, или где сейчас живой фандом, вполне конструктивная идея.
Влюбляюсь я в персонажей, которые компетентны, недооценены и одиноки - если с этой точки зрения изучить все популярное, их таких уж конечно найдется не один десяток, только выбирай. Но нет, я лучше буду сидеть в углу и ныть, а то ведь в живом фандоме так страшно: там люди ходят.

@темы: ОБВМ

---

Из "Румян и меча", с.411

Война прошла, наследник пристроен ко двору и делает карьеру, княжна на пенсии. Ей сорок с небольшим.
На этом фрагменте я закончу.

около 1К слов

　　– Мина, будь добра, проводи меня со светильником.
　　Закончив дела, с которыми она помогала аббату, Кагу предупредила мать, что немного задержится, и с одной только Миной отправилась вдоль реки Ии к северу, на пустынный берег. Там с давних времен казнили преступников, и по вечерам души казненных вселялись в крабов и кишели между камней, из-за чего это место прозвали Крабьим омутом.
　　– С чего это почтенный Тадзима вдруг решил вернуться призраком? С ним поступили как он сам заслужил.
　　Печальный плеск воды в сумерках и берег, которому не хватало только зловещих блуждающих огней, нисколько не пугали Мину.
　　Кагу не могла объяснить, почему она пришла не в особняк Оно, где злобствовало привидение, а прямо сюда: ноги сами привели ее на то место, где несколько лет назад она видела Масацугу в последний раз.
　　– К тому же я до сих пор не выполнила того, что ему обещала.
　　– А что вы обещали?
　　У Крабьего омута было тихо, только хрустели камешки под их грубыми сандалиями. Через некоторое время Кагу остановилась.
　　– Масацугу, ты здесь? – позвала она, повернувшись к пустой реке. Мина задержала дыхание: что-то похожее на белую ленту возникло из ниоткуда, описав в воздухе полукруг.
　　Кагу встретила это загадочное нечто как давнего знакомого. Она сказала, что это белый карп, который с юности плавал у Масацугу над головой. Получается, что Кагу много лет видела их вместе?
　　– Ты всю жизнь пытался мне что-то сказать, верно? Через наш священный колодец ты нырял в загробный мир и обратно.
　　Она рассказала, что карп всякий раз улетал в сторону аббатства и казался ей удивительным, поскольку, в отличие от прочих видений, не пытался причинить ей зла. Когда она узнала больше про колодец князя Томоясу, то догадалась, откуда взялся ее провидческий дар. Вероятно, колодец и мандарины-татибана означали границу миров, а она оказалась связана с ними своим рождением и именем, данным в их честь – случайность, ничего больше. На мостах, на перепутьях и возле рек ей являлись души, покидающие наш мир. Они напоминали стаи черных цикад, а в войну тысячами закрывали все небо. Кагу всего лишь видела их, но насколько непохожей на других оказалась жизнь, на которую это ее обрекло!
　　Кагу сунула руку за пазуху и достала что-то маленькое – двустворчатую ракушку для румян. Мина даже представить не могла, зачем она госпоже, но решила не спрашивать. Тонкими пальцами Кагу открыла ракушку, и стало видно, что внутри одна из створок покрыта краской, слой был ровным, нетронутым. Кагу смочила руку в воде и растерла румяна, а потом медленно протянула пальцы, выкрашенные красным, к карпу. Карп летал вокруг нее плавными кругами, словно о чем-то просил.
　　– Ну же, иди сюда, – Кагу поманила его, будто играя с птичкой. – Ты доволен, Масацугу? Видишь, я ничего не забыла.
　　Никогда раньше Мина не слышала в голосе своей хозяйки столько нежности.
　　Оно Масацугу был казнен у позорного столба как преступник, и его тело брошено здесь, у реки, без погребения; можно догадаться, насколько сильно его ненавидел князь Кондо, который так распорядился, и жители долины.
　　Все объявили его негодяем. В памяти людей он остался вероломным советником, который ради корысти предал благодетелей и сюзеренов своего рода. Мина тоже не думала о нем ничего хорошего; он убил Наотику, оставил Сино без отца.
　　– Масацугу, ты ведь просто жил как умел?
　　В свое время род Оно владел деревней Оно в Тоёде и подчинялся Имагаве, и князь Ии Нахоира пригласил оттуда к себе на службу Оно Хёгоноскэ. Мина не знала, почему Хёгоноскэ вдруг согласился переселиться в княжество Ии, с которым прежде не имел ничего общего. Но такое уж это было семейство: они расселялись во все стороны и старались везде пустить корни. Масацугу тоже отослал младших братьев одного в Осаку, другого в Канэйбу.
　　«Этот человек понимал, что делает, и опасался лишь одного: что его род прервется».
　　Оно Масацугу выглядел хитрым и смелым, но боязливую сторону, которую он никому не показывал, можно было угадать и в том, как он выбрал жену – из рода Накаи, жрецов старейшего и главного храма в долине. Также про них говорили, что из семьи их предков происходил князь Ии Томоясу, пока не сделался приемным сыном Фудзивары.
　　Да, Масацугу действовал неразумно, однако он был и по-своему прав. Всего лишь пытался сохранить свой род в это темное, смутное время, в итоге восстал против Ии, но сейчас, когда все воюют со всеми, не такая уж редкость, чтобы советник захватил замок своего князя.
　　Он просто жил, чтобы выжить. И его дорога неудачно пересеклась с Кагу из рода Ии.
　　«А ведь они едва не стали мужем и женой», – Мина проводила взглядом течение реки. Не только Масацугу, но и все живут как умеют. Не успевают задуматься о завтрашнем дне и испугаться мрака неизвестности, барахтаются, а бездонная река времени сбивает с ног и уносит. Кого звать на помощь в этой пучине, за кого ухватиться? Отпущенная людям свобода выбора ничтожна. Именно поэтому так ценны эти незаметные движения чувств.
　　Белый карп никак не отставал от Кагу.
　　Преступник, погубивший княжество, Масацугу остался без погребального обряда. Разумеется, у него, несмотря на высокую должность, не было и посмертного имени. Не это ли его печалило?
　　– Тебе так хотелось замок? Но посмотри на Сэто Хокю. Он выстроил себе замок на собственные деньги, и все же, когда пришла беда, бросил его, не задумываясь. Может быть, без такой обузы легче живется.
　　Мина подумала, что дело в другом. Для нее не было тайной, отчего Оно Масацугу с такой жадностью пытался завладеть долиной, отнять все у рода Ии; он не получил того, о чем мечтал сильнее всего, и не смог отказаться от второго желания.
　　Рыба невесомо кружила в воздухе, Кагу кивала в ответ:
　　– Теперь-то ты понимаешь, Масацугу? Я одна во всей долине хорошо к тебе относилась.
　　Она разговаривала с карпом почти радостно, и Мина поняла, что так нашли выход давние чувства ее госпожи.
　　– Он словно хочет, чтобы вы помолились о его душе.
　　– Правда? Ну что же, Масацугу, ты готов стать моим учеником? Посвятишь себя Будде и послушанием смоешь грехи этой жизни. Согласен?
　　Мина поставила рядом с ней светильник, чтобы ей было удобнее произносить сутры. Кагу тяжело опустилась на колени на камнях и начала молиться. Совсем стемнело, стало не различить, где лес, где небо, где речные волны, а она сосредоточенно читала. Вода, текущая мимо нее, никогда не могла вернуться на то же место, и ей было не повторить прожитых лет.
　　 – Так я и не носила ни румян, ни меча, – дочитав молитвы, сказала Кагу задумчиво, как будто сняла с себя тяжелый груз. – Но это тоже жизнь.
　　Даже без брака, без детей, самая странная жизнь все равно имеет смысл.
　　Наконец белый карп сделал еще несколько кругов вокруг Кагу, плавным изгибом поднялся в небо и улетел к аббатству.
　　С ракушки таинственным образом исчезли все румяна.

Надо было сократить пересказ предыдущих серий от Мины, но мне не хотелось создавать впечатление, что пропущено что-то важное. Вот из-за этого занудства я не хочу читать другие книжки Такадоно.

@темы: кафтан всеславура, румяна и меч

---

Из "Румян и меча", с.400

1573 год.
Пришел другой оккупант, который не захотел заключать сепаратный мир.
Княжне тридцать шесть, она скрывается в горах вместе с народом, и сейчас наконец исполнится пророчество, сделанное при ее рождении.

около 800 слов

　　– Сестра Юэн! – в конце концов Мина отыскала Кагу у выхода из пещеры. Ветер со свистом задувал внутрь, и над чашкой горячей воды, которую принесла Мина, тут же перестал подниматься пар.
　　Кагу, словно не чувствуя холода, неподвижно смотрела на юг. В той стороне лежал город Кига и замок Окабэ, где встал лагерем Такэда Сингэн.
　　– Я слышала, от Киги осталось одно пепелище, – сказала Мина.
　　Войско Такэды шло, сжигая все на своем пути, и ей невольно вспоминалось, что стало с ее родиной.
　　Тетушка, которая так ей помогала, умерла вскоре после нашествия. Губернаторский особняк, где Мина одно время служила, храм, где она танцевала для богов, шафрановые поля, где резвилась и играла на флейте – рассказывали, что все было выжжено дотла. В горную глушь к ее родному дому захватчики не добрались, но Такэда и без того сжег в Синано много деревень и перебил народ, не щадя ни женщин, ни детей. И вот по странной прихоти судьбы перед Миной разворачивалось такое же зрелище, хоть она и была сейчас в далеком краю, до которого с родины не долетает ни звук топоров дровосеков, ни даже горный туман.
　　Мина не находила в себе обычной смелости, дрожала от холода и гнева. Крестьяне и монахи-воины, которых много укрылось в этой пещере, выходили по одному выглянуть наружу, безнадежно вздыхали и возвращались внутрь.
　　– Сестра Юэн, вы здесь замерзнете, – Мина заглянула в лицо неподвижно сидящей Кагу и ахнула: ее губы, которых ни разу не касалась краска, были пунцовыми и влажно блестели, и на них даже играла легкая улыбка. – Госпожа Кагу...
　　– Ты тоже видишь, Мина?
　　Кагу медленно подняла руку и показала вниз.
　　– А что там?
　　– Сингэн идет по нашей земле. Направляется на перевал Куромацу.
　　Мина попробовала вглядеться в даль, но на таком расстоянии, конечно, ничего не увидела.
　　– Мог бы по-хорошему свернуть на Мотодзаку, – сказала Кагу. – Но он вошел в долину, и теперь умрет.
　　– Сударыня...
　　– Те стаи саранчи всегда вылетают из священного колодца. Вмиг закрывают небо и опускаются смертоносным пологом. Сингэн осквернил нашу землю, поэтому живым он из долины Ии не выйдет.
　　Мина посмотрела на Кагу. Платок на ее стриженых волосах сбился от ветра и был перемазан сажей, будто тряпка, но от лица под ним невозможно было оторвать взгляд. Глаза, губы, щеки, даже выступы лба и скул излучали сияние, словно в жилах Кагу текло золото и серебро. Да, вне всякого сомнения она сейчас видела то, что недоступно людям.
　　Тут впервые Мина догадалась, откуда брались предвестия смертей, являвшиеся Кагу на мостах, на перепутьях и у священного колодца.
　　Мандариновые деревья пока еще ничем не помогли княжеской семье. Козни Имагавы, война, предательство советников уносили жизни мужчин рода Ии, но свыше не приходило ни спасения, ни возмездия. Даже Кагу из-за этого не раз теряла надежду, а когда стала правителем и не смогла защитить княжество от упразднения за долги, Оно Масацугу заявил, что у татибаны нет божественной силы.
　　Но несмотря на все потери и на самоуправство Имагавы, в долину Ии ни разу за эти годы не вступало вражеское войско.
　　«Какие бы несчастья ни обрушились на Ии, – поняла Мина, – ждать помощи было бесполезно. Священные деревья гневаются лишь тогда, когда кто-то посягнет на землю, которую они охраняют. Но вот сейчас это произошло».
　　Она когда-то объясняла Кагу, что боги карают только за одно: за осквернение своих владений. Ей не было видно, где движутся полки Такэды, но над головами у них, конечно, грозовой тучей нависал сонм той самой саранчи, которая высасывает жизнь. Под этой сенью Сингэна несли в паланкине, и он не знал, что каждый шаг отнимает у него последнее оставшееся время.
　　Кагу сейчас воистину была сосудом божества, воплощением татибаны.
　　«Вот что я хотела увидеть».
　　Мина сама не знала, почему в родах, в пропахшей кровью тесной клети без окон, ей пришло желание покинуть Синано и прийти сюда. Виданное ли дело, женщине одной отправиться в чужие края. Родители возмутились, муж сестры едва согласился дать ей письмо к родственникам Окуямы. На вопросы, ради чего она бросает родных и ребенка, у нее не было внятного ответа.
　　Но ее влекло к юго-востоку с неодолимой силой, словно она стояла в реке и ее сносило течением. Этим потоком ее и принесло сюда. В те дни ее ноги не знали усталости, она думала только об одном: надо идти. Надо встретиться с Кагу. Любой ценой добраться в Ии, родниковый край, и устроиться где-нибудь рядом с ней.
　　Ожидания не обманули: Кагу в самом деле оказалась пророком, и у нее был редкий дар – став взрослой, она не утратила способность принимать в себя божество. Может быть, из-за этого она осталась миниатюрной и похожей на девочку, не выросла выше мандариновых деревьев у колодца.
　　Когда Мина по оплошности понесла от Камэ, то боялась, что об этом узнают и она станет для Кагу помехой.
　　Но все нужно было вытерпеть ради этой минуты.
　　«Я пришла сюда, чтобы при мне испустил дух человек, который выжег склоны моих родных гор».
　　Сингэну недолго осталось. Решая вторгнуться в Микаву и сразиться с Иэясу, он вряд ли мог представить, как обострилась его болезнь. Скоро он умрет.
　　«Вот теперь я знаю, почему госпожа Кагу выбрала в союзники не Такэду, а Токугаву».
　　Когда Иэясу направился в свой замок в Хамамацу, он пообещал, что проведет войско через долину мирно, не тронув никого из жителей. А вот Сингэн жег и разорял все вокруг. Иэясу с почтением отнесся к священной земле и остался невредим, Сингэн прогневал живое божество.

@темы: кафтан всеславура, румяна и меч

---

Из "Румян и меча", с.389

1569 год.
Узурпатор не задержался у власти: всего через месяц сметен большой войной. Ему тридцать девять, княжне тридцать три.

около 500 слов

　　В начале четвертого месяца, когда холода отступают, Кагу узнала, что Оно Масацугу пойман в пещерах людьми Кондо.
　　Иэясу, когда ему об этом доложили, вспомнил за ним старый проступок, ложный донос против Ии Наотики, и повелел казнить его в долине.
　　«Это не была ложь, – мысленно возразила Кагу. – Масацугу сделал то, что должен был как смотритель, назначенный Имагавой». Наотика тогда действительно вел переговоры с Иэясу. А значит, Масацугу, докладывая об этом владыке края, был в своем праве. Иначе говоря, это князь Кондо отыскал предлог, чтобы избавиться от него и забрать замок Ии себе.
　　Но Масацугу, как видно, уже понимал, что его ждет. Он не пытался оправдываться и выслушал приговор с достоинством.
　　В седьмой день четвертого месяца его повели к месту казни, вверх по течению реки Ии, у Крабьего омута.
　　Услышав это известие, Кагу пустилась бегом.
　　– Сестра Юэн, постойте! – кричала Мина вслед, но она не слушала. Выскочила из монастыря, промчалась по меже среди полей, сухих, без илистой жижи, и бежала, не помня себя, на север, к Крабьему омуту.
　　Мимо особняка, где жили князья Ии, мимо тропинки, на которую когда-то по утрам выходили, окликая ее, служанки, мимо больших ворот, прочь, прочь, словно ручей по горному склону. навстречу, еще быстрее, чем Кагу, полноводная река Ии неслась к озеру.
　　«Эти волны больше никогда не вернутся», – думала Кагу.
　　Широко распахнув глаза под густыми прямыми бровями, она мчалась, словно вода. На ногах те же грубые сандалии. Только одно изменилось: бежать получалось медленнее, чем раньше. И одета она уже давно была по-другому, а монахиню в черной рясе трудно сравнить с горной речкой.
　　Все равно она бежала, словно ребенок, не обращая внимания, что прохожие смотрят. Ей хотелось еще раз увидеть Масацугу, пока он жив.
　　Возле Крабьего омута уже начали собираться люди. У реки стоял столб, сделанный из стволов бамбука, и были постелены доски – туда выставят голову.
　　Наконец появился Масацугу, связанный, под конвоем, тяжело переставляя ноги.
　　Селяне, пришедшие посмотреть, перешептывались, что двух его малолетних сыновей тоже приговорили к смерти – гнев Иэясу оказался сильнее, чем думали. Кагу горько вздохнула: и никто из влиятельных людей долины Ии не попросил, чтобы детей помиловали. Это лишний раз напомнило ей о том, сколько ненависти Масацугу успел против себя собрать.
　　«Вот, – подумала она, – вот что ты наделал».
　　Он хладнокровно расправлялся с каждым, в ком видел опасность, уничтожал противников одного за другим. Неужели не догадывался, что этим острым клинком ранит себя самого?
　　«Нет, ты знал. Знал, что у тебя в руках всего лишь меч, и не сумел жить иначе».
　　Ей не было его жаль; разве Кагу не поняла уже давно, какой он человек?
　　За месяцы, проведенные в бегах, его щеки ввалились, одежда была грязной, лицо заросло бородой, и только глаза блестели по-прежнему остро.
　　Люди князя Кондо узнали, кто такая Кагу, и решили, что она пришла за справедливостью – посмотреть, как врага ее рода настигнет возмездие. Они подтащили Масацугу и поставили перед ней. Кагу не знала, что ему сказать.
　　Тянулось молчание.
　　Потом палач, которому надоело ждать, объявил, что время вышло. Кагу испугалась: Масацугу ни разу не посмотрел в ее сторону. Ей уже казалось, что они больше не скажут друг другу ни слова в этом рождении, но тут...
　　– Жизнь коротка. Пусть я растаю, как облако, свой час встречая...
　　Кагу растерянно моргнула.
　　– Но если взгляд твой упадет на омраченный небосвод, пусть затуманится печалью.
　　Больше двадцати лет назад, отметив совершеннолетие и вернувшись в долину, Масацугу с важным видом прочел ей эти стихи. Картина давно минувшего всплыла перед глазами Кагу во всех красках, невероятно отчетливо. С какой смесью недоумения и любопытства она тогда на него смотрела: ишь, столичный франт приехал.
　　«А собственными стихами так со мной и не поделился».
　　Человеку, который стоял перед ней, оставалось жить пару минут, а ее губы отчего-то тронула улыбка.
　　– Ты не возражаешь против румян, Сабуро?
　　Масацугу отправился на эшафот, усмехаясь так же самодовольно, как всегда.
　　Таким был их последний разговор.

Тут я перечитываю соответствующий кусок первой главы и не знаю, просчет это или расчет: почему княжна воображает себя двадцать лет назад веселой и заинтересованной.

@темы: кафтан всеславура, румяна и меч

---

Из "Румян и меча", с.375

1568 год.
У княжества нет денег. Из столицы края привезли указ о списании долгов с крестьян, что означает банкротство, а заодно сейчас назначат нового правителя. Ему тридцать восемь, княжне тридцать два.

около 1К слов

　　– Мина, скоро мне придется покинуть замок, – Кагу велела ей собрать вещи. – Над нашей землей висит черная туча.
　　– Это знак, что вас отстранят от власти? Княжества Ии больше не будет?
　　– Я думаю, что произойдет не только это. Тем более, о делах семьи мой дар не предупреждает.
　　Черные облака, плотнее грозовых, неизменно предвещали, что погибнут люди. Много людей.
　　«Я потеряю должность правителя, – думала Кагу, – но вряд ли этим все обойдется».
　　В десятом месяце Имагава прислал из столицы посла, уже не желая слушать отговорки. Сэкигути Удзицунэ привез приказ о том, чтобы списать долги с деревни Хода, как все и ждали.
　　– Это высочайшее распоряжение. Больше вы не сможете увиливать!
　　Кагу, не отвечая, бросила взгляд на Масацугу и не увидела ничего небычного. Почтительно, как подобает смотрителю, он принял указ владыки края и поднес ей: нужно было поставить подпись.
　　«Когда я допишу свое имя, мои полномочия закончатся. То есть княжество перестанет существовать», – Кагу старалась, чтобы почерк выглядел достойно, и все же рука предательски дрожала. Дорисовав вензель, она перевела дыхание. – «Нет, это не конец. Моя битва и битва княжества еще впереди».
　　Всего несколько лет назад в этом зале заседал ее отец Наомори. Здесь был и дед Наохира. Были сородичи, связанные с княжеской семьей пятивековыми узами... Здесь был Наотика. И вот никого не осталось, одна Кагу в черной рясе, безоружная, пыталась противостоять послу Имагавы.
　　Рядом с ней Масацугу, ухватив подол одежды, приготовился подняться. Кагу тут же сделала ему замечание:
　　– Остановитесь, Тадзима.
　　Он напряженно застыл и взглянул на нее, словно не веря своим глазам.
　　В ее голосе не было гнева, он прозвучал тихо, как вода, и советники, сидевшие позади Кагу, пораженно затаили дыхание.
　　– Остановитесь.
　　Она не сердилась. Ей было примерно понятно, что он сейчас сделает. Повторный приказ о списании долгов; посланник Имагавы, нарочно явившийся в долину, чтобы проследить за исполнением; и ловкий ход: под списание не попали владения Сэто Хокю, из-за которого не удалась предыдущая попытка – кто мог все спланировать настолько тщательно, если не Оно Тадзима-но-ками Масацугу.
　　«Тебе так нужен замок? Вот твоя битва, ради которой ты всем рискнул?» – Кагу хотела бы, чтобы он не двинулся с места, мысленно заклинала его: «Стой. Не делайся моим врагом. Не надо... Потому что иначе тебе не жить».
　　– Нет, ваша светлость, не остановлюсь.
　　Масацугу встал и пересел рядом с Удзицунэ, словно его подчиненный. Удзицунэ только этого и ждал; он объявил громким голосом:
　　– Ии Дзиро Наотора, вы возмутительно плохо исполняли свои обязанности. Вы сняты с должности правителя, и долина Ии с этого дня переходит под прямое управление Имагавы!
　　По рядам собравшихся пробежала дрожь, словно упал невидимый топор.
　　– Но это значит, что наше княжество уничтожено... – Суганума, который вместе с Масацугу помогал Кагу в делах с самого начала ее правления, попятился. – Это разбой!
　　– Ну, мы просто убедились, что женщина неспособна управлять, – спокойно заявил Масацугу.
　　Суганума готов был испепелить его взглядом:
　　– Тадзима, это твои подлые козни!
　　– Выбирайте выражения.
　　– Ты обманул и убил почтенного Окуяму, устроил ловушку против князя Наотики, а теперь хочешь продать Имагаве ее светлость!
　　– Суганума, перестаньте, – Кагу подумала, что если его не остановить, он кинется на Масацугу с мечом.
　　Удзицунэ оглядел ее оценивающе:
　　– Неплохое самообладание для женщины.
　　Кагу напомнила себе, что он всего лишь прихвостень Имагавы, которому посулили, что назначат его местным губернатором. Он не стоил того, чтобы на него сердиться.
　　– А теперь, Ии Дзиро, – продолжал он, – потрудитесь выдать мне своего приемного сына Торамацу.
　　– К сожалению, его здесь нет.
　　– И где он?
　　– Давайте спросим Тадзиму. Так повелось, что разыскивать беглецов из рода Ии – обязанность его семьи.
　　В рядах княжеских советников раздались презрительные смешки. Однако Масацугу даже бровью не повел.
　　– Вот вы и получили свой замок, Масацугу.
　　Это не была ни колкость, ни жалоба низложенной правительницы. Кагу сама не ожидала, что в такую минуту будет испытывать к нему жалость.
　　Но он, видимо, понял смысл ее взгляда и внезапно вспыхнул гневом:
　　– Я был неправ, действовал слишком осторожно. Незачем было медлить. Все оказалось так, как я и думал.
　　– Как именно?
　　– Здесь нет никакого пророка.
　　Послышался злобный ропот, вассалы Суганумы, не в силах сдерживать себя, привстали с колен:
　　– Тадзима, как ты смеешь!
　　– В детстве вы случайно угадали наводнение. О том, что приближается эпидемия, легко узнать в аббатстве от бродячих монахов. Если так посмотреть, весь ваш великий дар – выдумка, а ясновидение – обман.
　　– Тише, пусть договорит, – Кагу жестом удержала возмущенных советников и стала ждать, что он скажет дальше. Масацугу был по-своему прав. Она сама не раз задавалась тем же вопросом: вдруг тьма ей мерещится, вдруг растущее предчувствие беды – пустые страхи. Даже теперь, наполовину бравируя своим даром, Кагу не знала, что же она видит.
　　– Когда князь Наомори погиб на войне и начались несчастья, одно время я думал, что деревья у священного колодца, хранители рода Ии, хотят, чтобы власть перешла к вам. Но я искал смысл там, где его нет, – Масацугу медленно поднялся и встал напротив Кагу. – Вы обычная женщина.
　　Кагу впервые увидела в его глазах горячий, угрожающий блеск и содрогнулась.
　　– Вы не лучше прочих. Нет, вы хуже прочих – не были замужем, не продолжили свой род.
　　– Тадзима, мерзавец!
　　Словно отмахиваясь от возмущенных голосов, Масацугу рассмеялся:
　　– Ваша светлость, то есть барышня, вот теперь, когда род Ии разорен, понятно, что никакого дара у вас нет. Не успел пророк возглавить княжество, как оно лопнуло. Что это, если не бессилие!
　　Кондо Хидэмоти закричал:
　　– Ты предатель, Тадзима, захватил власть и пытаешься найти отговорку!
　　– Я ничего не захватывал. Вы же видите, в замке нет ни одного мужчины, который бы имел права на княжество.
　　– А как же его светлость Торамацу? А сыновья Накано?
　　– Так извольте подать их сюда. Ну же, приведите их. Где эти мальчики, готовые со мной состязаться?
　　Тут люди Накано и все, кто знал, где находится Торамацу, стиснули челюсти. Посмотрев на их лица, Масацугу захохотал еще громче:
　　– Что-то соперников не видно. Тогда и вопросов нет. Я смотритель, я главный советник, мне и управлять замком Ии – так изволил распорядиться владыка края. Это его указ!
　　Масацугу встал посреди зала, подбоченившись, глядя на Кагу. Его внезапное исступление было ошеломляющим, никто не мог вымолвить ни слова.
　　– Вы всего лишь человек, не воплощение священного дерева, не божество. Вас больше незачем бояться.
　　– Вот как?
　　Вот и к этому пришло. «Масацугу, если ты прав, если мой дар – бесполезный морок, пусть будет так», – Кагу не держалась за звание пророка, согласна была признать свои видения миражами. – «Но прямо сейчас, откуда ни возьмись, у тебя над головой плавает белый карп. Разве я неправильно угадала, что он такое?»
　　Дыхание надвигающейся зимы выстудило зал. Все молчали, цепенея от страха, а Масацугу, один среди этой ледяной тишины, закричал, словно в горячечном бреду:
　　– Здесь, в эту минуту пришел конец княжеству Ии!

О природе карпа некоторые соображения мы увидим через два фрагмента, но мне это объяснение показалось недостаточным.

@темы: кафтан всеславура, румяна и меч

---

Из "Румян и меча", с.267

У меня остался без внимания второй герой этого романа, Ии Наотика.
Вернемся ненадолго к нему в 1562 год; ему приказали явиться в столицу края для дачи объяснений, и все понимают, чем это закончится. Ему в районе двадцати восьми, княжне двадцать шесть.

около 1К слов

　　– А здесь все по-прежнему. Зима, а мандариновые деревья зеленые, как будто их даже холод обходит стороной.
　　Наотика не стал спрашивать, висит ли над его дорогой в столицу черная мгла. Он только снова и снова просил, чтобы Кагу, если с ним что-нибудь случится, позаботилась о его жене и о Торамацу.
　　– Если меня там убьют, отошли Торамацу в какой-нибудь далекий монастырь, как спрятали меня, не отдавая в монахи. А потом передай ему княжество.
　　Кагу пообещала. Видно было, что Наотика по-отцовски верит в сына: раз испытание оказалось по силам ему самому, справится и Торамацу.
　　– Если ты будешь ему помогать, он не пропадет. Княжеский род Ии не прервется. Отчего-то всякий раз, приходя сюда, я начинаю в это верить, страх исчезает, и остается только надежда.
　　– Камэнодзё...
　　Кагу, забывшись, назвала его детским именем, и его напряженное лицо разом оттаяло и осветилось улыбкой, такой же, как раньше.
　　– Помнишь, перед тем, как сообщили, что мой отец погиб, мы стояли здесь, и ты сказала, что знаешь, откуда взялся наш предок Томоясу и почему не утонул в колодце? Я просил объяснить мне, но ты ответила...
　　– «Знающие не говорят, говорящие не знают».
　　– Да, ответила словами Лао-цзы.
　　Глаза, которые смотрели на нее, были большими и яркими. За десять лет в разлуке Наотика вытянулся, щеки потеряли детскую пухлость и стали мужественно-худыми, но в этом он не изменился. В детстве он был настолько хорошеньким, что можно принять за девочку, и больше всего завораживали глаза: будто драгоценный черный лак с золотой пылью. Когда он пристально смотрел, а потом улыбался, никто не мог остаться равнодушным.
　　Красивые глаза, конечно, не раз выручали его в Синано, на чужбине. Но в том, что все его любили, была и слабость: с ранних лет Наотика слишком привык к хорошему отношению. Вот почему выпады Масацугу, злые и как будто беспричинные, выводили его из равновесия.
　　Наотика подошел к колодцу и сказал:
　　– В Синано я много размышлял, как же спасся князь Томоясу. Чего другого, а времени у меня было вдоволь.
　　– И понял ответ?
　　– Понял.
　　– Хорошо, – сказала Кагу. Она подумала, что он и должен был догадаться, а кто-нибудь чужой вряд ли смог бы.
　　Затем Наотика сказал неожиданную вещь:
　　– Есть еще одна причина, почему мне надо было увидеть тебя перед отъездом. Я хочу признаться тебе и только тебе: кроме Торамацу у меня еще двое детей.
　　– Они родились в Синано? – помолчав, спросила Кагу.
　　На его лицо набежала тень:
　　– Сын там. Его уже взяли в другую семью, вряд ли мне есть смысл объявлять о своем отцовстве. А дочь, совсем маленькая, сейчас в нашей долине, и ее мать тоже.
　　Он сказал, что дочь зовут Сино, «бамбук», в честь его любимой бамбуковой флейты, и тут Кагу поняла, с кем его свела страсть.
　　– Ее мать – Мина?
　　Наотика посмотрел с изумлением.
　　– Когда ты приходил в аббатство, мы услышали, как кто-то вдалеке играет «Ацумори». Ты всегда любил музыку, но свою флейту подарил храму в Сибукаве.
　　– Кагу, все-таки от тебя ничего не скроешь, – беспомощно улыбнулся он, щуря большие глаза. – Так и есть. Мальчик, который остался в Синано, тоже от нее. Для меня музыка была лишь развлечением, но для нее нет. В роду у Мины были жрицы из святилища в Исэ. Она пришла сюда, чтобы сказать мне про ребенка, но, думаю, не только для этого, на самом деле уже давно хотела познакомиться с тобой.
　　– Со мной?
　　– Да, с пророком, которым славится долина Ии, – раньше Наотика смотрел на Кагу иначе, восхищался ею, а сам скромничал. Теперь в его чертах ей виделся наставник, который обрел нечто ей недоступное и хочет защитить тех, у кого этого нет. – Мина должна кое-что понимать в вещах, невидимых глазу, она с детства ощущала присутствие богов рядом с собой. Она тебе обязательно пригодится.
　　– Камэнодзе...
　　Наотика глубоко поклонился ей:
　　– А теперь прощай, почтенная Дзиро. В этой жизни мы больше не увидимся.
　　– Камэнодзё!
　　– Ты ведь сама понимаешь: Оно Тадзима позаботился, чтобы я не вернулся из столицы живым. Скорее всего меня зарубят во время аудиенции, как отца. Я надеюсь, что перед этим успею убить Тадзиму, нельзя оставлять его в нашем княжестве.
　　Кагу ухватила Наотику за рукав; ей пришлось тянуться вверх.
　　– Почему ты не спросил?
　　– Кагу...
　　– Почему решил ехать, не узнав у меня, можно ли? Не вижу ли я черный туман, не случится ли беды!
　　Она с криком вцепилась в него и попыталась встряхнуть, но он не шелохнулся. Когда-то он был не выше Кагу и всюду ходил за ней, как тень, а теперь стал таким рослым – и таким далеким.
　　Если бы он спросил, она бы ответила: «Ехать в столицу нельзя, тебе даже не удастся расправиться с Тадзимой, как ты хочешь. А вот тебя самого привезут обратно изрубленным». Настолько густой мрак висел вокруг него, закрывая небо над долиной. Словно стая саранчи из страны мертвых, готовая сожрать людские души; она слетается, почуяв раньше всех, что близится кровопролитие.
　　Наотика негромко ответил:
　　– Я не хотел заставлять тебя быть пророком, когда понял, как это тяжело.
　　– Что?
　　– В трудную минуту люди тянутся за поддержкой к высшим силам. Много раз и мне хотелось иметь второе зрение, как у тебя. Узнав, что ты ушла в монастырь, я сначала почувствовал себя преданным, рассердился, что ты меня не дождалась. Но затем подумал как следует и понял, что требую слишком много. Для тебя это, наверно, было спасение.
　　У Кагу перехватило горло.
　　То есть он знал. Чувствовал, какой это груз, когда каждый кидается ей в ноги и умоляет спасти княжество. Догадывался, как она день за днем мучается сомнениями: вдруг она ложный пророк, про плотину и болезни угадала случайно, вдруг ей все мерещится и видения не настоящие.
　　– Вот почему ты посвятила себя служению Будде. Тогда я подумал, что если еще и сам решу взгромоздиться на твои хрупкие плечи, то княжество обречено. Как справиться с Тадзимой, как выбрать между Имагавой и Мацудайрой – жена предлагала во всем спрашивать совета у нашего пророка, но мне не хотелось так делать. Не хотелось обременять тебя, слабую женщину, государственными делами. Поэтому я старался сам стать для княжества надежной опорой, чтобы подданные искали помощи не у пророка, а у меня...
　　Наотика бережно взял ее за руку. На его широкой ладони ее пальцы были похожи на кленовый листок. Вот как отличаются руки, созданные для меча и для кисти. И хотя сейчас он стоял перед Кагу, живой, скоро ей предстояло читать сутры над его красиво покрашенными останками.
　　– Наотика...
　　– Но все-таки я вырос в долине. Где-то в глубине души я тоже верю: князь Томоясу родился из колодца. Ты, его самая прямая наследница – воплощение татибаны, которая нас хранит. С видениями или без, ты воистину достойна носить княжеское имя «Ии Дзиро», – он выпустил ее руку, прошел мимо Кагу, сорвал с мандаринового дерева веточку с листьями и спрятал за пазуху. – Возьму ветвь в дорогу как талисман. Я ведь тоже из рода Ии, вдруг татибана меня защитит.

На самом деле Наотика позаботился о любовнице чуть больше: оставил ей фамильный веер и письмо, что признает дочь.
Отгадка про первопредка выяснится в эпилоге: Кагу и автор считают, что ни в каком колодце он не плавал, Фудзивара усыновил его за красивые глаза, и чтобы до этого додуматься, надо знать, какие в роду Ии красивые мальчики.

@темы: кафтан всеславура, румяна и меч

---

новости девиант арта

Я прямо боюсь сглазить: улучшатели Девианта через полгода пинков и матерной ругани от пользователей, кажется, все-таки поменяли цвета в новой версии сайта с вырвиглазных на вменяемые. Народ в комментариях к новости сидит офигевший - отвыкли, что на изменение не надо орать матом.
Еще полгода, и из новой версии уберут бесконечную прокрутку?
Лично я все равно останусь сидеть на старой версии, пока она существует, но тенденция радует.

UPD: не поменяли - обещали поменять.

UPD 25 сентября: а вот теперь поменяли! На идеальный вариант, классический зеленый. Народ глазам своим не верит. Дальше, затаив дыхание, ждем к концу ноября просмотр по страницам - его тоже вроде бы обещали.
Ну и я все равно буду сидеть на старой версии, пока в новой не сделают развернутую статистику просмотров.

@темы: дыбр

---

Из "Румян и меча", с.352

Не удержалась и перевела лишний кусочек.
Прошел год после разговора на мосту. Ничего нового, ничего важного, просто Масацугу впервые за много лет цитирует стихи.

откуда-то почти 1К слов

　　– А скажите, Тадзима-но-ками...
　　– Да?
　　– У вас нет дочерей?
　　Масацугу от неожиданности на миг задержал дыхание. Похоже, он не мог вообразить от Кагу такого вопроса.
　　Все ее дни до вечера были заняты тем, чтобы прочитать множество писем, приходящих в замок, и на каждое ответить. Она теперь разговаривала с Масацугу чаще, чем когда жила в монастыре, но в основном о делах княжества; не то что в детстве, когда они просто болтали и он уговаривал ее сочинять стихи.
　　– Говорят, что у вас помимо жены есть наложницы – родственница князя Кондо и внучка бонзы из Сакаты.
　　Для правителя очень важно, на ком женятся вассалы и какие у них дети. В смутные времена нет более надежного способа заручиться союзниками, чем через брак и общее потомство. Кагу слышала от сестер Окуяма, что Масацугу ищет себе наложниц среди дочерей крупных помещиков и других влиятельных людей. Если вспомнить, как Идзуми обзавелся двумя младшими побочными сыновьями в последний год жизни, это тоже была семейная традиция.
　　Да, так и действуют Оно, а потом отовсюду, где сумели удержаться, расселяют детей еще дальше, раскидывают корни неглубоко, но широко.
　　– Нет, пока только два мальчика.
　　– Понятно. И ведь не первое поколение родятся одни сыновья, сестер у вас тоже нет. Наверно, наследственность такая.
　　– Похоже на то.
　　– А у моего дяди Саманоскэ был один сын, а дочерей шесть. Странно, почему не получается поровну. Кстати, вы слышали, в следующем году князь Ода выдает дочь за наследника Мацудайры. И жениху, и невесте всего по восемь лет, то-то будет хлопот у свекрови.
　　Масацугу, скорее всего, правильно понял, что Кагу не просто так решила посплетничать о соседях.
　　Она вспомнила, что Саманоскэ в свое время был назначен в долину смотрителем от Имагавы, брак его сестры и князя был политическим. Но стоило Саманоскэ породниться с домом Ии, как он стал для княжества опорой и верным вассалом.
　　Торамацу в следующем году исполнялось шесть. Он рос не по годам крупным и крепким, скоро можно было начать задумываться о помолвке. Кагу дала понять, что не откажется по примеру своих родителей сосватать за него дочь Масацугу.
　　«Его мать, конечно, будет против, – думала она. – С другой стороны, жениться на дочери кровного врага не такая уж редкость. Если этого хватит, чтобы Масацугу нас не предал, то я как правитель должна пойти на такую меру».
　　Одна беда, дочерей у Масацугу пока не было; не судьба Ии и Оно породниться.
　　Тем не менее для Кагу важно было намекнуть ему, что он в будущем может стать тестем наследника. Иметь дело с Имагавой – все равно что ехать верхом на тигре. Масацугу был живыми удилами, и в первую очередь следовало добиться от него покорности.
　　– Раз вашу светлость это заинтересовало, вам, наверно...
　　– Было видение? Как я устала это слышать.
　　– Ах, простите.
　　Глаза, обычно острые и непроницаемые, расширились, а потом сощурились. Кагу удивилась: таким она его не видела уже очень давно.
　　– Я с детства мечтал взглянуть на мир так, как это дано вам. Что изменилось бы, какие бы открылись горизонты, на что было бы похоже все вокруг.
　　– Вам хотелось такую никчемную способность?
　　– Никчемную? Предсказывать смерти и бедствия – редкий дар. Если бы я был ясновидящим, то служил бы сейчас, пожалуй, у Оды стратегом.
　　– Вы и без ясновидения ловко определяете, откуда веет смертью.
　　– Ловко... И все же неисполненных желаний у меня больше, чем исполненных.
　　Услышав в его словах какой-то скрытый смысл, Кагу некоторое время молчала.
　　– «Здесь даже бурь осенних нету, и стелятся мои слова у ног, как мертвая листва, без слушателя, без ответа».
　　– Это ваше?
　　– Это из Оно-но Комати.
　　Кагу вспомнила, что в юности, когда она еще жила в миру, а Масацугу к ней сватался, он однажды прислал письмо с любовными стихами, и стихи были не его, а той же знаменитой поэтессы из рода Оно.
　　– А вы ничего не сочиняете? Перестали?
　　– Все равно получается хуже, чем у предков.
　　– Какие пустяки. Тут нечего стыдиться, вы же не поэт.
　　На это Масацугу отчего-то ответил изумленным взглядом и обиженно замолчал. Почему? Настолько боялся ошибиться или показаться смешным?
　　В отличие от Кагу, которая кидалась действовать с наскока, он уже с ранних лет был предусмотрителен во всем. Обдумывал последствия, планировал, даже рискованные поступки окружал тысячей предосторожностей. Кагу, собственно, не знала за ним ни одного настоящего промаха.
　　Какая же страсть им двигала? Бывший золотарь Сэто Хокю мечтал о дворянстве; решил ли Масацугу наконец стать хозяином собственного замка?
　　Замок быстрее всего получить в награду от сюзерена, отличившись на войне. Но Масацугу поступил иначе, он не стал искать подвигов и военной славы, предпочел терпеливо ждать, пока владения одного из старейших княжеских родов этого края сами упадут ему в руки.
　　«Может быть, он трусливее, чем кажется», – подумала Кагу.
　　Он избегал малейшего соседства со смертью. Поэтому не участвовал ни в одном походе, а говорил, что не может бросить государственные дела, и оставался в долине. Страшнее всего для него, несомненно, было бы, если бы люди поняли, до какой степени он дрожит за свою жизнь.
　　– Когда-то давно я начал стихотворение и не закончил. С тех пор мне не нравится ничто из собственных стихов.
　　– Вот как.
　　– Только мертвые слова и стелятся.
　　– Не тяжело вам жить в таких сугробах?
　　– Ваша светлость...
　　– Говорят, гуще всего стелется то, чего не видно глазу.
　　И снова Масацугу замолчал. Наверно, догадался, что она имеет в виду.
　　Семейство Оно со времен его отца Идзуми-но-ками Масанао заслужило ненависть среди княжеских вассалов. Жертвами козней пали сначала Хикодзиро, потом Окуяма, Наотика, Наохира, а за ними Накано и Саманоскэ – много родственников Кагу. Гнев за все это накапливался, стелился тайно.
　　Масацугу тоже отдавал себе отчет в собственных поступках. Если он решил, что можно не церемониться, все равно обратного пути нет, то Кагу хотела бы его остановить. С его способностями можно было и честной службой многого добиться.
　　 «Или то, чего он хочет, не получить по-хорошему».
　　Пока что Масацугу не торопился нанести удар. Хоть он и подтачивал княжество, подговаривал крестьян просить о списании долгов, которое разорит казну, но сам медлил, даже когда никого не осталось и правителем пришлось стать женщине. Чтобы этот осторожный человек показал свои амбиции и начал бороться за власть открыто, он должен быть уверен в победе. Вот тогда он будет действовать решительно, как никто.
　　Единственное, что могла сделать Кагу – не показывать ему слабых мест, внушать своему слишком умному советнику, что шансы не в его пользу. А для этого ей все важнее было оставаться пророком: ничего другого он не боялся.

@музыка: 木がらしの風にも散らで人知れず

@настроение: 憂き言の葉のつもる頃かな

@темы: кафтан всеславура, румяна и меч

---

Из "Румян и меча", с.322

1565 год.
Бывший жених княжны убит несколько лет назад по обвинению в измене (не оригинально, зато надежно). Затем пара неудачных военных походов, и в княжеском роду не осталось взрослых мужчин...
Княжне двадцать девять, доносчику тридцать пять.
Много имен, но кто эти люди, не особо важно. Человеческая голова весит около пяти килограммов. Служанка О-Ан - не та женщина, про имя которой я советовалась.

1,8К слов

　　Кагу стояла на мосту. Ночная река с шумом неслась из мрака и уносилась во мрак. Кагу знала, что эта вода впадет в озеро Хамана, и все равно не могла избавиться от ощущения, что наблюдает какие-то непостижимые пути судьбы.
　　– Сестра Юэн, почтенная Дзиро, пойдемте обратно, – придушенным голосом проговорила, держа перед собой светильник, О-Ан. Она осталась служить Кагу и после того, как та приняла постриг. Сейчас она не могла спокойно стоять на месте: только и ждала, что явится призрак или бес. – Как вы не боитесь на мосту ночью?
　　В детстве Кагу пугалась непонятных вещей, являвшихся ей на мостах. Грязные карлики, ростом не больше пальца, которые разбегались от метельщиков под новый год; расплывчатые, бесформенные духи болезней; когда небо закрывали смертоносные стаи саранчи, у нее подкашивались ноги и она не могла ступить ни шага.
　　Но сейчас у нее были другие страхи.
　　«Вот он», – подумала Кагу.
　　Вдали, словно негромкий плеск воды, раздались шаги, едва различимые, несмотря на сандалии. Наверно, такая особенность походки – как идет рядом слуга, освещающий дорогу, было отчетливо слышно.
　　Со стороны замка появился огонек. О-Ан тоже его заметила:
　　– Господин советник...
　　В круг, из которого огонь вытеснил темноту, вступили ноги, потом свет поднялся, и показалось хорошо знакомое Кагу лицо.
　　Даже в эту темную, почти безлунную ночь она издалека догадалась, кто идет: над головой Масацугу и сейчас реял белый карп.
　　«Или это не карп, – подумалось ей. – Он никогда не ныряет в реку».
　　Заметив, что Кагу не удивлена, Масацугу чуть улыбнулся:
　　– Вас не сразу увидишь здесь, черной ночью в черной рясе.
　　– А вам что понадобилось?
　　– Хочу пригласить господина аббата в замок. Надеюсь, он не откажется, учитывая все события.
　　Кагу подумала, что ради одного этого главный советник княжества не отправился бы пешком по ночной дороге. Он хотел с ней поговорить. И понятно, о чем – обсудить самый важный вопрос: кто теперь будет князем.
　　Она смутно предчувствовала, что он появится. Наверно, оттого и ждала на мосту, не слушая причитаний О-Ан. Видения с детства чаще всего являлись ей на мостах, а Масацугу интересовался тем, что она видит.
　　– Что делается в доме почтенного Накано? – спросил он.
　　– Вдова готовится к похоронам. Тело моего дяди Саманоскэ тоже принесли в его особняк.
　　Масацугу задал этот вопрос оттого, что Идзу, жена Накано, была одной из сестер Окуяма, а Саманоскэ был женат на их тетке.
　　Идзу осталась с младенцем на руках. Но с помощью сестер, переживших такую же потерю, она сегодня причесывала и красила голову мужа, омывала тело и укладывала в гроб. То же самое происходило, наверно, в доме Саманоскэ. Повсюду после каждой войны совершался этот обряд, прощание для самых близких.
　　Княгиня-мать, внезапно лишившаяся брата, тоже не оставалась безучастной, она перебралась в дом Саманоскэ, и говорили, что они со вдовой думают похоронить его при храме в его родовом имении.
　　Беда следовала за бедой, точно бусины четок. За прошедшие несколько лет все замужние женщины в роду Окуяма овдовели. В семье Накано еще и осталось четверо детей, оба мальчика совсем маленькие, и им до совершеннолетия было положено пособие из княжеской казны.
　　У княжеского дома больше не осталось воинов-защитников, не осталось и денег, большая часть земель была заложена. О том, что княжество готово рухнуть, будто столп, подточенный червями, Масацугу как советник не мог не знать.
　　Что же он собирался делать? Воспользоваться несчастьем и подороже продать долину Имагаве?
　　«Не позволю», – подумала Кагу.
　　– Масацугу, вам случалось держать в руках человеческую голову?
　　Тот распахнул глаза и велел слуге отойти, решил вести этот разговор без посторонних. Кагу тоже взяла у О-Ан огня и отослала ее в сторону. Светильник из коленца бамбука был самый простой, с такими же ходили селяне. Фонарей, оклеенных бумагой, даже Кагу не могла себе позволить кроме торжественных визитов.
　　– Голова на удивление тяжелая.
　　– Что вы ходите сказать, сударыня?
　　– Казалось бы, умыть и покрасить невеликий труд, но чтобы держать ее на весу, нужны сильные руки. И все равно этим занимаются женщины.
　　Тяжесть головы Наотики пропитала насквозь ее ладони, до сих пор достаточно было вспомнить тот вечер, чтобы ощутить ее кожей.
　　– Всякий раз, когда вы спрашиваете, не видела ли я чего-нибудь, случается беда. Но если не быть пророком, каким считают меня, о беде заранее знает только тот, кто собирается ее подстроить.
　　Масацугу поставил свой светильник на перила – наверно, понял, что беседа затянется.
　　– То есть по вашему мнению я подстроил гибель почтенных Накано и Саманоскэ. Но множество солдат видели, как в них попали вражеские стрелы, а затем копья.
　　– Да, стрела в голову и копье в бок. Идзу едва сумела закрасить раны белилами. Масацугу... – непрекращающийся плеск реки заглушал их голоса, никто посторонний не разобрал бы ни слова. – Я слышала, что дядя Самоноскэ и почтенный Накано погибли на мосту.
　　– И что же?
　　– Обоим стрелы попали в висок.
　　Масацугу замолчал, только шумела вода.
　　– И свои, и враги на мосту либо спереди, либо сзади. Кто-то оказался в реке? Не думаю, чтобы там было такое уж мелководье.
　　– Они могли случайно обернуться в сторону.
　　– Оба сразу? – в голосе Кагу не звучало ни тени обвинения, она говорила спокойно, словно о далеком прошлом. – Дядю Хикодзиро погубил ваш отец, Идзуми-но-ками. Князь Наомори, пожалуй, действительно был убит в бою. Но вот Наотика, затем Инаба-но-ками, а теперь Накано и Саманоскэ... Вы ведете очень рискованную игру.
　　– Все-таки настаиваете, что я виноват? Но вы женщина и провели всю жизнь в долине, вряд ли можете судить о том, что случилось во время сражения.
　　– Можно и не выходя из долины многого достичь, вы тому пример.
　　Это замечание было для Масацугу очень злой насмешкой: хоть он и состоял на княжеской службе, но ни разу не надевал доспехов, не брал меча и не покидал замка Ии.
　　– Но вы правы, я ничего не знаю о войне, – легко согласилась Кагу. – Зато кое-что знаю о вас.
　　Масацугу пораженно взглянул на нее.
　　– Мы знакомы с тех времен, когда вас звали Сабуро, я едва не вышла за вас замуж. Надо ли удивляться, что для меня вы не чужой человек?
　　– Что же вы изволите обо мне знать?
　　– Например, вы отправили младшего брата на службу к морю, в Сакай.
　　Даже густая темнота не могла скрыть, как при этих словах напряглось его лицо.
　　– А другой брат, я слышала от вашей свояченицы Тэру, уехал в Канэибу и забрал тех двух сыновей, которых Идзуми прижил от наложниц. Отчего-то вашим родичам не сидится на месте.
　　Масацугу молчал.
　　– Тэру говорит, что ваш брат хочет перебраться на самый юг и поступить на службу к князьям Мори. Он высоко метит. Или не он, а кое-кто другой.
　　Иными словами, Масацугу испугался, что вскроется его роль в убийстве Наотики и в том, как подозрительно сейчас погибли Накано и Саманоскэ, и что княжеские подданные в гневе решат вырезать всех Оно. Чтобы род не прервался, он отослал братьев в чужие края.
　　Подобно тому, как деревья и травы разбрасывают семена далеко по ветру, младшие Оно покинули долину. Разумеется, не по своему желанию, а потому, что так велел глава семьи.
　　– Откуда столько спешки? Разбежались, точно воры, не дождались почтенных Накано и Саманоскэ из похода. Впрочем, – продолжала Кагу, – у вас ведь так принято. Идзуми-но-ками тоже переселился к нам из Тоёды. Вам, наверно, невыносимо смотреть, как мы поколениями живем на одном месте, женимся на своих и опираемся только на родню.
　　По мосту пробежал ветер, огонь в бамбуковом светильнике заплясал, и вместе с ним, казалось, дрогнула фигура Масацугу. Но Кагу знала, что сам он колеблется гораздо меньше, чем это пламя.
　　Да, вот такой он человек: действует уверенно и безжалостно и даже не боится, что его разоблачат, принял надежные меры на случай неудачи.
　　Если он решит уничтожить княжество Ии, сейчас не было никого, кто бы осмелился дать ему отпор.
　　– Вы это прозрели внутренним взором? – спросил Масацугу, помолчав.
　　– А вы неужели верите в мой дар? Готовы слушать наивную женщину, которая не разбирается в военных делах, замужем не была, детей не рожала, сразу ушла от мира.
　　– Сударыня...
　　– Верить или не верить, решайте сами, Масацугу, но я все видела раньше и вижу теперь.
　　Кагу медленно перевела взгляд с его лица на лоб, потом к собранным на макушке волосам, потом еще выше. Карп тут же по обыкновению вильнул в воздухе движением, похожим на росчерк кистью, и скрылся по направлению к аббатству. Он всегда улетал к священному колодцу.
　　– На что вы смотрите? – голос Масацугу чуть дрогнул.
　　Кагу подумала, что надо внушить ему веру любой ценой. Если позволить этому человеку делать что вздумается, то скоро в опасности окажется жизнь Торамацу, княжеского наследника – а этого нельзя допустить.
　　Ей было очевидно, как именно Масацугу собирается прибрать к рукам долину теперь, когда погиб Накано: объявить правителем малолетнего Торамацу, а самому сделаться его опекуном и принимать все решения. Раньше ему мешали занять этот пост Накано, смотритель замка, влиятельный родич княжеской семьи, и Саманоскэ, который и был опекуном. Но против Саманоскэ, старого вассала Имагавы, не годился способ, которым Масацугу избавился от Наотики. Раз нельзя было прибегнуть к клевете, оставалось убить его во время сражения и списать на врагов.
　　Вот почему через такой странный промежуток времени, полтора года после смерти старого князя, погубивший его союзник восстал против Имагавы: от такого карательного похода Саманоскэ не мог остаться в стороне. Может быть, и само это убийство подстроил Масацугу.
　　«Он, конечно, давно знал, кто из наших соседей тайно сговаривается с Мацудайрой и Такэдой, – подумала Кагу. – И использовал это знание к своей наибольшей выгоде. Причем сам не ступил ни шагу из долины и не получил ни царапины». Его называли трусом, многие вассалы Ии насмехались над тем, что он ни разу не был на войне. «Но если это способ выжить, Масацугу прав. Не всем рубиться меч о меч, можно руководить сражением, не сходя с места».
　　А если не ступать самой на поле битвы, это было по силам и ей, женщине.
　　«Бойся меня еще сильнее, Масацугу. Трепещи, что не обманешь мой пророческий дар».
　　Кагу уже поняла, что странные видения, которые ее посещают, не дают ничего предотвратить. Даже о прорвавшейся плотине ей удалось только сказать селянам, а не остановить потоп. Но незачем было допускать, чтобы об этом догадался Масацугу. Пусть лучше остается в страхе перед ней, пока Торамацу не вырастет, не соберет союзников и не сможет ему противостоять.
　　Кагу постепенно склонялась к мысли, что судьба привела ее в монастырь именно для того, чтобы спасти этого четырехлетнего малыша. Какой бы лютый враг ни пошел войной на долину, хоть Такэда, хоть Мацудайра, он не посмеет покуситься на храмы и причт. Если понадобится, Кагу собиралась отослать Торамацу вместе с матерью в какой-нибудь далекий монастырь. Даже если он пробудет на чужбине десять лет, как Наотика, главное, чтобы не прервался княжеский род.
　　Вот и пришло время ей произнести эти слова:
　　– Масацугу, я собираюсь взять власть.
　　Тот с силой прижал ладонь к глазам, потом кивнул:
　　– Да, ваша светлость.
　　– В первый день нового года я вступлю в замок и объявлю о начале своего правления. Торамацу станет моим приемным сыном, его мать я поселю в особняке Саманоскэ.
　　Все это Кагу решила с одобрения аббата, когда Накано и Саманоскэ отправились в поход. Ей было ясно, что они не вернутся – это было написано на лице у дяди, когда он зашел в замок Ии проститься. Тогда она поняла, что дар предвидения позволяет заглянуть совсем недалеко и показывает лишь то, что вот-вот произойдет.
　　– Вы согласны мне служить, Тадзима-но-ками?
　　Масацугу посмотрел на реку и спросил:
　　– Отчего вы не сердитесь?
　　Кагу прислушалась к себе: гнева и в самом деле уже не осталось. Отчасти потому, что она каждый день прилежно гнала суетные мысли и поддерживала в душе спокойствие. Но на самом деле все события, даже те, что касались ее лично, скользили мимо Кагу, словно вода под мостом. Так было с детства. Может быть, время для нее текло быстрее из-за того, что она видела будущее.
　　Ей вспомнились слова, которые сказал на прощание старый князь.
　　– Никто не увидит дважды с моста одну и ту же воду.

@темы: кафтан всеславура, румяна и меч

---

и еще всеславур

А вот еще насчет "Румян и меча", мне так хорошо помогли с гербовыми мандаринами, помогите с княжеской любовницей, которая через два-три фрагмента возникнет.
Ее зовут Кину きぬ , а главную героиню зовут Кагу 香, и по-японски они очень ярко отличаются на письме, а по-русски совпадают до степени смешения: на К начинается, на У кончается, четыре буквы, совершенно одинаковый графический образ. Так персонажей называть нельзя, особенно когда они ходят парой.
_ЛАЙТ_ меня, наверно, осудит, но я хочу эту Кину переименовать.
Вопрос, во что. Имя у нее значит "шелк" и в тексте один раз обыгрывается ("и пусть он меня вспоминает всякий раз, как будет надевать рубашку"), но этот фрагмент я переводить не буду. Еще она немного шаманка и в этом качестве сравнивается с волшебной водяной змейкой, этот фрагмент я тоже переводить не буду. В тех сценках, которые я возьму, она будет просто ходить на заднем плане вокруг княжны, так что теоретически ее можно переименовать хоть в Марию-Сюзанну Беккер.
Изобретать нечто кинуобразное более длинное я опасаюсь: женскими именами того времени бывают трехсложные растения (в сериале есть Аямэ и Сакура), но большая часть имен двусложные, а два слога на К - то, чего я как раз хочу избежать.
Что-нибудь с водой, какая-нибудь Мина (встречалась мне среди родственниц нашей княжны в одной из книжек)?

@темы: румяна и меч

---

сегодня я узнал

...что модель жаргонного словообразования перестановкой слогов (neta < tane) жива в современном японском - якобы mane:ja: "менеджер" (наверно, спортивной команды?) может в молодежном сленге принимать вид ja:mane (интересно, с намеком на его вредоносность или нет).
Что регионализмы бывают не только допотопными; утверждается, что где-то на японских северах степлер будет не hotchikisu, а jointo.
Что телефонные звонки считаются на палочки только тогда, когда разговор состоялся (сеанс связи как линия?), а рыба в качестве товара считается не на классификатор для животных, а на хвосты.
Что японские заимствования в китайском языке посчитаны, есть словари.

@темы: exactory

---

плюс один

Ну вот, теперь я старше всех персонажей, на ком когда-либо останавливался мой взгляд, и даже психопаспортный кореец намекает, что нехорошо завидовать молодым.

---

Из "Румян и меча", с.228

Небольшой, но сюжетно важный фрагмент.
1560 год. Княжна в монастыре, ей двадцать четыре, советнику тридцать, жених пару лет назад вернулся и назвался Ии Хиго-но-ками Наотика. Все было тихо, и вдруг князь-отец погиб на войне.
Ах, сударыня, вы думаете, что хуже некуда – хуже всегда есть куда, и теперь кое-кто об этом позаботится лично...

около 800 слов

　　В третьем году эры Эйроку, в девятнадцатый день пятого месяца, правитель юго-восточных земель Имагава Ёсимото был убит в бою при Окэхадзаме. Находившийся при его отряде Ии Синано-но-ками Наомори, отец Кагу, пал там же смертью храбрых. Ему было 55 лет.
　　Почти все советники, которые его сопровождали, разделили судьбу своего князя. Не вернулся и Оно Гэнба [один из братьев Масацугу].
　　Потери Имагавы составили три тысячи человек, в основном в той части войска, где был главнокомандующий.

　　Узнав, что отец погиб, Кагу кинулась все к тому же священному колодцу.
　　– Мандариновые деревья, если вы в самом деле хранители нашего рода, зачем вы посылаете мне знамения? – она вся дрожала от гнева. Ее то обжигала изнутри ярость, будто огонь, то ознобом накатывало отчаянье. – Имагава убил моего дядю, Ода убил отца, я теряю родных одного за другим. Но это судьба мужчин – гибнуть на войне. Женщина ничего не может сделать!
　　Мандарины, разумеется, не отвечали. Они лишь стояли, густолиственные, как всегда, и были почти омерзительны в своем спокойствии.
　　«Ненавижу их», – Кагу сунула руку за пазуху и вынула белый шелковый мешочек. Приданое, которое для нее готовила мать, не пригодилось, и только с этой вещью Кагу не расставалась, как положено дворянской дочери. Она развязала мешочек и из черных, без узора, лаковых ножен достала кинжал.
　　Ей хотелось сейчас же, этим клинком, срезать обе татибаны. Это из-за них у нее морок в голове. Никакой воли у них нет, они не божества, а обычные старые фруктовые деревья.
　　Но руки не слушались. Кагу бессильно застонала; она еще не могла взять меч – пока оставалась женщиной.
　　– Мне пока нельзя умереть.
　　С тусклым блеском клинок, ничего не ранив, вернулся в ножны.
　　– Умоляю, не надо больше знамений, – возопила Кагу к небесам. – Я не хочу знать, кого убьют, если не могу спасти. Я не хочу видеть будущее. Я просто монашка, чего вы от меня добиваетесь?!
　　Тут прямо у нее за спиной раздался хруст соломенных сандалий по земле. Она обернулась – это был княжеский советник Оно Тадзима-но-ками Масацугу. Со смесью изумления и ужаса он впился в нее взглядом:
　　– Вы знали заранее.
　　– Масацугу...
　　Он шагнул вперед, Кагу попятилась, читая осуждение в его глазах.
　　– Почему вы ничего не сказали? Если предвидели, что князь в опасности, могли бы предупредить меня, и тогда...
　　– Это был указ! – глухо ответила Кагу, пряча кинжал за пазуху. – Вы же у нас всегда говорите, что высочайшим указам надо подчиняться.
　　Масацугу встрепенулся и с досадой закусил губу. Каким бы влиятельным он ни был, за пределами долины его слово ничего не значило, приказ Имагавы Ёсимото, правителя края, ему тоже не оставлял выбора.
　　– Я бессильна. Я женщина и даже не мирянка. И не пророк.
　　– Значит вам нужно стать мужчиной.
　　Кагу взглянула на него в изумлении.
　　– Мой отец Идзуми-но-ками считал вас сильным политиком. Надо было давно объявить вас наследницей князя.
　　– Не говорите глупостей.
　　Ведь теперь у княжества был прекрасный наследник, Наотика. Кагу хотела рассмеяться в ответ на такое обидное для него предложение, но не смогла – слишком много чувств было на лице Масацугу.
　　– Примите власть над долиной Ии, как ею правил ваш отец.
　　– Не могу. У нас есть Хиго-но-ками.
　　– Почтенный Хиго погубит княжество.
　　Кагу поняла, что ожидала этих слов. От Масацугу это, видимо, не укрылось, и он продолжал с еще большей силой:
　　– Вы слишком проницательны, чтобы заблуждаться на его счет. Хиго-но-ками не справится. Он просит, чтобы господин старый князь уступил ему крепость Хикима, и только для того, чтобы показать свое превосходство надо мной, ничтожным советником.
　　Кагу не знала, что ответить. Она первый раз слышала, чтобы Наотика такое говорил. Так он хочет себе крепость Хикима?
　　Зачем она ему, было очевидно. Наохира, дед Кагу, был уже стар, Имагава мог в любую минуту отнять у него крепость. Хикима находилась рядом с долиной Ии, на тракте Токайдо, через который шло сообщение между областями Суруга и Микава. Этим важным пунктом хотел бы владеть не только Наотика, но и любой из советников Имагавы, нельзя было упустить его в чужие руки.
　　Но больше всего Наотика, наверно, боялся, что вместо Наохиры туда будет назначен Оно Масацугу.
　　«Повод для тревоги есть, – подумала Кагу, – но нельзя быть таким неосторожным, противник уже знает все его планы и опасения». Она вспомнила, с каким трудом покойный Наомори поддерживал мир между наследником и чересчур влиятельным приближенным, и у нее защемило сердце.
　　То же самое было с дядей Хикодзиро, жертвой происков Оно. Наотика тоже не умел притворяться. Прямота и честность нажили ему врага, где не следовало бы.
　　– Дом Имагава потерял правителя, преемником станет Удзидзанэ, изнеженный и слабый. Он не успеет моргнуть, как его владения завоюет Такэда. От него уже отложился Мацудайра и уехал в свои земли. В такой опасный час нам, Ии, не обойтесь без вашего дара, госпожа Кагу! – настаивал Масацугу. – Умоляю вас стать новым князем.
　　– Масацугу...
　　– Вам нельзя оставаться женщиной. Разве Мокусо Дзуйэн не предсказал, что от вас будут зависеть судьбы державы?
　　– Тадзима-но-ками, вы забываетесь!
　　В первый раз Кагу повысила на него голос. Ей самой было понятно, что Масацугу от этого лишь крепче уверится в своей правоте.
　　– Станьте мужчиной, сударыня.
　　– Нет.
　　– В таком случае...
　　Масацугу почему-то не закончил фразу. На его лицо вернулось обычное высокомерное выражение, он коротко поклонился и ушел к аббатству.
　　Поверх его прямой спины Кагу увидела белую ленту, полупрозрачную рыбу, которая всякий раз появлялась вместе с Масацугу и уплывала по небу. Рыба была похожа на белого карпа.

Маленькие непереводимые радости иероглифических языков: местоимение второго лица anata может иметь женский род, но только на письме; пока Кагу была невестой, Масацугу называл ее 貴女, теперь то же самое пишется 貴方, а однажды почтение улетучится и останется только звук, записанный азбукой.

@темы: кафтан всеславура, румяна и меч

---

Из "Румян и меча", с.128

Ах, вы спрятали мальчика и обрадовались? Ну ничего, девочку не спрячете.
Прошло несколько лет, ей где-то пятнадцать-шестнадцать, претенденту двадцать один-два. Невыносимо хочется взять обоих за шиворот и потрясти; увы, оба действуют единственно возможным для себя образом.

около 1,5К слов

　　События разворачивались быстрее, чем ожидала Кагу. Отец Масацугу, Идзуми-но-ками Масанао, страдал язвой и отошел от дел, но тут, превозмогая болезнь, отправился в столицу края. Князю он объяснил, что едет за разрешением передать сыну главенство в семье и должность советника. Тот опасался за его здоровье, не хотел отпускать, но не выдержал слезной мольбы Идзуми уважить его последнюю просьбу и согласился.
　　Однако Идзуми получил от владыки края не просто разрешение для Масацугу наследовать дела. Он привез из столицы нечто выдающееся: указ, который повелевал женить Масацугу на княжне.
　　Эта новость вызвала в княжеском доме переполох.
　　Стало быть, Идзуми почувствовал, что дни его сочтены, отбросил остатки щепетильности и перестал выбирать средства? Он действовал еще более бесцеремонно, чем всегда; князь онемел от возмущения – но против высочайшего указа ничего не мог поделать.
　　– Что здесь за сутолока? – спросил он.
　　Во дворе княжеского дома, где обычно было тихо, раздалось мычание волов и конское ржание. Сзади за этой процессией наблюдала Кагу; она возвращалась с прогулки в аббатство и по дороге увидела, что к замку со стороны поместья Оно одна за другой тянутся повозки.
　　Вереницу нарядных лакированных экипажей возглавлял не кто иной как Масацугу.
　　– Отец передал мне права главы семьи и пост советника, и я прибыл засвидетельствовать свое почтение.
　　Одет он был не в рубашку и широкие штаны, как всегда, но и не при полном параде, как для совета, а в кафтан с мелко вышитыми семейными гербами.
　　Служанки переглядывались: вот и настал тот самый день.
　　Груз можно было угадать, не открывая – во всех этих сундуках и корзинах, которых хватит, чтобы заполнить две-три комнаты, лежала, без сомнения, всевозможная женская утварь и наряды.
　　«Словно свадебный поезд», – подумала Кагу.
　　Приданое обычно готовит семья невесты. Если семья жениха взяла на себя все расходы, значит, там всерьез добиваются этой свадьбы.
　　Вот все и решилось. Кагу, женщина, должна будет подчиниться указу владыки края. Ее мужем станет не Камэнодзё, а Сабуродзаэмон Масацугу.
　　Масацугу неторопливо обернулся. Едва увидев его самодовольное лицо, Кагу отпрянула, и ноги сами понесли ее прочь.
　　– Княжна, постойте!
　　– Кагу, ты куда!
　　Кагу бежала. Она выскочила со двора, промчалась по меже среди полей, сухих и пепельно-серых, и бежала, бежала, не помня себя, на юг. Не слушала, как ее окликают женщины, не ждала пустившихся вдогонку слуг, только бежала, стиснув зубы. Прочь, прочь, словно ручей по горному склону.
　　Широко распахнув глаза под невыщипанными бровями – так она ими и не занималась, – бежала, словно вода. На ногах, как обычно, соломенные сандалии. После обеда она собиралась кататься верхом и надела штаны; кто бы мог подумать, что сейчас в них окажется удобнее бежать.
　　«Камэнодзё!» – мысленно звала она.
　　Когда показалась река Дзингудэра, ей стало жаль, что нельзя подняться вверх по течению прямо к нему, в Синано. Словно речной змей, который здесь жил и однажды до того разбушевался, что взлетел на небо. Не как к возлюбленному, а просто захотелось его увидеть. Камэнодзё всегда представлялся ей таким, как в страшную зимнюю ночь, когда они расстались, ни на день не повзрослел. Не оттого ли она не выщипывала брови? Не оттого ли, отметив совершеннолетие, по-прежнему не чернила зубы и не желала становиться взрослой?
　　Но сколько бы она одна ни упиралась, время не остановишь. Драконы не взлетали в небеса. Вода в реке мчалась неудержимо.
　　Кагу бежала и бежала, пока не оказалась снова у ворот аббатства. Переводя дыхание, она подошла к ограде вокруг колодца.
　　Зима, самое начало года. Аббатство окружали рисовые поля, на которых еще никто не готовился к пахоте, не пускал воду, там было пусто. За ними, сколько хватает глаз, тянулась твердая земля под просо. Даже на грядах с имбирем, хотя его собирают зимой, не было ярких красок, чтобы остановить взгляд.
　　И посреди этого два дерева у священного колодца, мандарины-татибана, оставались зелеными и глянцевыми. Они тоже не изменились с тех пор, как Кагу была ребенком.
　　Кагу осторожно коснулась их листвы. Самые крупные из листьев были длиннее, чем ее пальцы. «Плоды, вечно благоуханные», символ вечной жизни. В древние времена император Суйнин отправил своего слугу Тадзимамори за ними в страну бессмертных. Нездешнее волшебное лекарство; кто вкусит их, не постареет и не умрет.
　　«А я – эликсир бессмертия для княжеского рода?» – подумала Кагу.
　　Ей были страшны эти деревья, непостижимо, почему все засохло и поблекло, и только их одни зима обходит стороной. Не это ли доказательство, что они не из нашего мира?
　　– Княжна, – окликнули ее.
　　Не оборачиваясь, она знала, что это за толпа приближается с шумом множества шагов.
　　Масацугу, видимо, не хотел ее смущать. К колодцу подошел только он один.
　　Кагу отпустила ветвь мандарина и положила руку на край колодца.
　　– В правление императора Итидзё здесь появился на свет будущий князь Томоясу. Ты об этом знаешь, Сабуро?
　　Масацугу поднял брови. О происхождении первого князя Ии знали все в долине, а может быть, ему надоело, что Кагу продолжает звать его детским именем.
　　– Двенадцатый потомок Фудзивары Каматари, светлейший Томоскэ, правитель области Биттю, был назначен губернатором в наши края и по дороге в первый день нового года посетил этот храм. И подобрал мальчика.
　　– Но есть предание, что он явился из колодца.
　　– Выдумки древних, так не бывает.
　　Кагу удивилась: чтобы подданный князей Ии говорил об их предках почти пренебрежительно.
　　– Князь Томоясу был найденышем. Иными словами, история Ии начинается с эпохи государя Итидзё. А моя семья – потомки второго сына императора Бидацу. Мы оттого и можем брать себе губернаторские титулы – Идзуми-но-ками, Тадзима-но-ками, – что нам это позволяет происхождение и прошлые заслуги. Мой род гораздо древнее.
　　– Вот как ты к нам относишься?
　　На ее спокойный вопрос Масацугу моргнул, опешив, но тут же заулыбался:
　　– Сложно вас обезоружить, сударыня. Даже мой отец побаивается вас. Можно не принимать в расчет князя Наомори с его мягким нравом, можно не опасаться господина старого князя, но вы – настоящая загадка, тайна в сто раз глубже, чем этот колодец.
　　– И правда, тебя всегда занимали вещи, которые я вижу.
　　Масацугу кивнул:
　　– Мне хотелось узнать, действительно ли вы пророк. Если у вас такой же дар, что у жриц в храме Исэ, лучше не переходить вам дорогу. Ведь тогда, какие бы коварные планы мы ни задумали, вы увидите насквозь все, что несет угрозу для княжества. Должен признаться, в ночь, когда хоронили почтенного Хикодзиро, я едва решился с вами заговорить. Мне было страшно.
　　– Страшно?
　　– Вдруг вы не совсем человек, – ни на кого другого он не смотрел так, как сейчас на нее, в его глазах сквозил ужас. – Помните, когда в долину прибыл поэт Сюбаку, вы изволили сказать, что будет дождь? Что со стороны тракта идет черная туча.
　　День, когда она предупреждала аббата о дожде.
　　– Так и было: с той стороны в долину Ии приближалась беда. Сюбаку был подослан владыкой края как разведчик. Ваш дядя Хикодзиро, сговорившись с родичами, готовился воевать с Такэдой без высочайшего разрешения, его подозревали в измене.
　　– И ты хочешь сказать, что я приняла опасность за дождевую тучу?
　　– Именно.
　　Масацугу шагнул к ней. Удивительно: разговаривая с этим человеком, Кагу чувствовала холодную ясность, словно ее ум остужала вода глубоких подземных источников.
　　– Тогда я подумал: пока у княжества есть вы, у него есть эликсир бессмертия. Значит и нашему роду, чтобы выжить, необходима эта благодать. «Плоды, вечно благоуханные», – от его движения чуть заметно повеяло соком хурмы, которым защищают шелковую одежду от моли; Кагу поняла, что этот кафтан он надевал нечасто. – Не нужно быть императором, чтобы о них мечтать.
　　Кагу заметила, что гербы, вышитые на его одежде, это не павлония. Его семья, поступив на службу князьям Ии, отделилась от боковой ветви Оно из Тоёды, а у них павлония на гербе. Идзуми-но-ками тоже носил павлонию. А сейчас на плечах у Масацугу она видела так хорошо знакомые ей мандарины.
　　– В свое время Оно состояли в родстве с родом Татибана, мандарин-татибана часто был нашим гербом. В здешних краях мы живем еще с тех веков, когда сюда был сослан канцлер Оно-но Такамура. А значит ничто не мешает нам воспользоваться случаем и вернуться к истокам.
　　Воспользоваться случаем, разумеется, означало жениться на Кагу и войти в княжескую семью. Ради этого он нарочно поменял герб на княжеский.
　　Масацугу сунул руку за пазуху и, выдыхая пар, достал маленькую коробочку румян. На лаковой крышке золотом и черепаховым панцирем был выложен рисунок. Кагу ахнула: узор изображал не что иное как ветку и плод мандарина. Плод бессмертия.
　　– Это необычные румяна, шафран из провинции Мусасино. Оттенок другой, чем у северных сортов.
　　– Зачем они мне?
　　– Я слышал от княгини, что вы до сих пор не хотите ни краситься, ни чернить зубы. Не пора ли уже одуматься?
　　Пора одуматься – стало быть Масацугу считал, что она не красится в знак верности Камэнодзё.
　　Кагу вгляделась в шкатулку на его ладони. Эту мозаику с ветвью мандарина нужно было заранее заказать из Киото или у приехавшего оттуда искусного ювелира.
　　– Так не годится, Сабуро. Так нельзя.
　　– Вы их не возьмете?
　　– Не в этом дело, тебе тоже нельзя. Я ведь говорила: воин не должен иметь при себе румяна, ни на минуту.
　　Кагу не забыла отрубленную голову – все, что осталось от дяди, – и то, как мать закрашивала это потемневшее лицо белилами и румянами. Румяна для воина не означают ничего, кроме смерти.
　　– Однако о нашем браке распорядился сам владыка края. Даже вы не можете его ослушаться.
　　– Я и не собираюсь. Но ты – так не годится.
　　Не потому, что Масацугу был ей противен. Карп, который плавал в небе вместо черных туч, словно белая лента – она не знала, что это такое, но что-то нехорошее. Как объяснить словами, что дело в нем, а не в Масацугу?
　　Отчего она их видит, эти вещи, которых не видит никто другой?
　　Неизъяснимые чувства захлестнули ее, не давая дышать. А лицо Масацугу оцепенело: он, конечно, решил, что его самого отвергли, и был в гневе.
　　– Извольте взять.
　　– Не хочу.
　　– Сударыня!
　　– Не хочу. Мне не нужны румяна.
　　– Что же вам нужно?
　　– Меч.
　　Взгляд Масацугу был разгоряченным, но тут его лицо резко побледнело.
　　– Убери румяна и дай мне меч, Масацугу. Вот этот, что у тебя на поясе.
　　С этими словами Кагу подскочила к нему и выхватила меч, стремительно, словно не сама, а кто-то другой. Клинок тускло блеснул в ее руке, как луна между облаками, и взвился в воздух.
　　Стоящие поодаль слуги Оно ахнули, Кагу даже не обернулась.
　　– Что здесь происходит? – раздался голос аббата. Ему, наверно, сказали монахи, и он прибежал, едва попав ногами в сандалии.
　　Если объяснять, он ее остановит. Кагу, не раздумывая, ухватила свои распущенные волосы, зажмурилась и с силой провела по ним мечом у корня. Движение было чужим, будто в нее кто-то вселился.
　　Раздался стон, похожий на сдавленный крик. Она открыла глаза – Масацугу стоял и смотрел, вытаращившись, словно кукла, неспособная даже моргнуть:
　　– Ваши волосы...
　　Волосы Кагу были обрезаны так, что едва доставали до плеч.
　　– Дядюшка, вы как раз вовремя, – не обращая внимания на шорох, с которым при каждом движении падали пряди, Кагу взглянула в лицо аббату; он шел к ней, сурово хмурясь. – Вы свидетель: сейчас перед вами Кагу, дочь Ии Наомори, приняла постриг. С завтрашнего дня я хочу следовать за вами в служении Будде. Не откажитесь стать моим наставником.
　　Тот посмотрел на длинные черные волосы у нее под ногами и закричал:
　　– Неразумная девчонка! Что скажет твой отец, когда узнает!
　　– Действительно, что же он скажет? – Кагу сама не заметила, как начала смеяться в голос. Ей было приятно даже слушать брань.
　　Она приняла постриг. По собственной воле, не где-нибудь, а перед колодцем, святыней княжества. Отказалась от мирских радостей, а чувствовала такую свободу, словно всю жизнь была стянута тесным поясом и наконец его сбросила.
　　– Я нехорошо с тобой обошлась, Масацугу. Но румяна мне не понадобятся, – она вернула ему меч. – Я не буду краситься до конца своих дней.
　　Даже на прикосновение ее пальцев он не ответил и остолбенело молчал. Ей стало самую чуточку жаль его, а где-то и себя. Белый карп, который появлялся, когда Масацугу был рядом – если бы не это, Кагу, наверно, не ответила бы так грубо на сватовство. Но руки вскинулись сами собой...
　　Краем глаза она увидела блестящую зелень мандаринов.
　　«Плоды, вечно благоуханные».
　　Золотые потусторонние плоды, которые должны давать людям бессмертие, и княжеству тоже. Ею словно управляла чужая воля.
　　«Теперь мне никогда не знать румян», – подумала Кагу.


Вот как это выглядело на обложке к первому изданию. Не знаю - по-моему, из двух мечей проще отобрать не длинный, который подвешен на боку, а короткий, который заткнут за пояс; тем более, вес у длинного меча не тот, чтобы слабая дева им размахивала одной рукой.
Зато рыбу очень трогательно пристроили ей на рукав.

@темы: кафтан всеславура, румяна и меч

---

чего куда

Пишу себе в заметках: "И тут вдруг там неведомая фигня".
Через минуту смотрю на это и думаю, что опечаталась - но нет, просто имела в виду временное "тут" и пространственное "там".

@темы: exactory

---

помело отдыхает

"Румяна и меч" продолжают радовать земледельца. Поля, в полях растет 粟 awa (на которое я сначала долго смотрела и удивлялась, что там делают 栗 "каштаны") с несъедобными названиями - старый словарь говорит "чумиза; гоми", википедия не отстает: "могар, или щетинник итальянский", и особенно итальянцев нам не хватало.
На самом деле все в порядке, это просо, почти без подтасовок.

---

фрукт

А вот, кстати о "Румянах и мече": есть некое дерево, овеянное мистикой и символизмом, его ветвь на гербе нашего княжеского рода, из легенды о нем взято имя нашей княжны.
В старом отечественном словаре его переводят как "1. мандарин 2. ардизия курчавая". В условно новом японском словаре его переводят как "татибана (один из сортов цитрусовых)". В классическом отечественном переводе "Манъёсю" его переводят как "померанцы (татибана)". Русская википедия его не знает, английская считает, что "tachibana orange is a variety of mandarin orange", японская считает несъедобным.
То, что сейчас растет возле священного колодца, выглядит как большой куст или небольшое густое дерево, на котором плоды поклевали птицы небесные, но по остаткам можно догадаться, что это были мелкие-мелкие цитрусы. Что там росло четыреста лет назад, кто знает. Его же, кстати, символизирует тот пластмассовый цитрус в кадке, который ставят по левую сторону от кукол на празднике девочек, симметрично пластмассовой сакуре.

Я колеблюсь между лимоном (...и лавром пахнет, яркая луна блестит на синеве густой и темной) и померанцем (который мне, советскому ребенку, невнятен - и поэтому немил).

@темы: exactory

---

Из "Румян и меча", с.95

Стишок для разнообразия не принадлежит Комати, а лишь отсылает к стихотворению, ошибочно приписываемому ей; сочинил его некто Сётэцу, более современный поэт - жил всего за сто лет до наших, а не за шестьсот.

900 слов

　　Наконец похоронная процессия повернула назад к княжескому дому. Кагу пыталась хоть как-то спрятаться от ветра за белой траурной накидкой, и вдруг ее руку перехватили.
　　Она невольно вскрикнула. Ей в лицо смотрел Сабуродзаэмон Масацугу.
　　– Все-таки это вы, – Масацугу ухмыльнулся, словно так и знал.
　　– Что случилось? – монахи Котэн и Кэцудзан, шагавшие вслед за аббатом, подбежали на шум. Кагу торопливо закрылась накидкой, но раз ее уже увидели, смысла в этом не было.
　　Сабуро загораживал ей дорогу. Кэцудзан повернулся к нему с гневом:
　　– Это же Оно!
　　– Кто тебя сюда пустил, Сабуро? Проводы только для своих.
　　Сабуро ответил уверенно, ничуть не смущаясь:
　　– Я искал его светлость Камэнодзё. Владыка края назначил отца смотрителем в долине, ни он, ни я не можем позволить преступнику бежать.
　　– Как ты смеешь...
　　– Но теперь понятно, что мы опоздали. Я прав, княжна?
　　Котэн приглушенно ахнул.
　　– «В долине Ии есть маленький пророк», – Масацугу почему-то смотрел на Кагу весело; она не говорила ни слова. – Ваша светлость, раз вы здесь, значит не только пришли вместо него на похороны, а придумали что-нибудь еще. Где господин Камэнодзё? Каким колдовством вы его спрятали? Какое вам опять было видение?
　　Кагу молчала. Тут можно только молчать.
　　– Стойте, княжна!
　　По-прежнему молча она пошла вперед. Процессия была уже довольно далеко. Кагу спешила, чтобы успеть за этой белой вереницей, за ней Котэн с Кэцудзаном и единственный, кто не в трауре: Масацугу.
　　– Каким образом вы устроили ему побег? Уловки не помогут, он далеко не уйдет. На всех заставах предупреждены, конных гонцов выслеживают гвардейцы Имагавы. Всадник среди ночи только привлечет внимание.
　　Кагу фыркнула себе под нос: очень жаль, но Камэнодзё так просто не отыщешь.
　　Кагу предложила аббату две вещи. Во-первых, на всех лошадей, сколько есть, навьючить большие корзины и отправить в поместья к родичам, чтобы отвлечь Оно. А во-вторых, спрятать Камэнодзё не в корзине, в которую могут, чего доброго, заглянуть, а по-другому.
　　Она придумала вывезти его на телеге, в навозном чане.
　　«Как там Гэнта, справился?» – тревожилась она.
　　Золотарь, который заговорил с ней на мосту; у него наверняка были товарищи с телегами. Навоз обычно возили по ночам – во-первых, никому не хочется нюхать вонь, во-вторых, покупают его крестьяне, а им надо на поля с раннего утра. Так что навозная телега с чаном, закрытым крышкой, вполне могла покинуть долину Ии ночью: внимание Идзуми будет занято более ярким зрелищем, лошадьми с корзинами. Ему и в голову не придет, что в чане для нечистот на север, к храму Хорайдзи, едет княжеский наследник.
　　«Только до Идайры, а там уже можно пересесть на коня... Пусть он туда доберется, ну пусть».
　　Масацугу упрямо шел за процессией. Должно быть, отец велел ему караулить. По всему было похоже, что переодетую Кагу он узнал уже давно.
　　«Нет, не караулить, – поняла она. – Он пришел убить Камэнодзё, если тот вдруг появится на похоронах».
　　Такой человек этот Сабуро.
　　Кагу взглянула вперед, на смутно белеющие фигуры. Вон то белое, которое поднялось над ними в небо, словно лента или рыба – ей казалось, что это процессия несет флаг.
　　Как горько и обидно! Всякий раз одно и то же. Что проку сейчас в видениях? Как она отведет беду, когда знаки такие смутные – либо черная мгла стелется, либо белые ленты плывут.
　　– Снова что-то видите? – тут же спросил Масацугу, заметив ее растерянный взгляд вдаль. Его отчего-то больше других занимало ее ясновидение. Кагу молчала, но он не отставал с разговорами: – А ведь когда мы с вами беседовали в прошлый раз, голос почтенного Хикодзиро гремел по всем покоям. До чего все-таки хрупка человеческая жизнь. «Кто был, тех нет – и видим мы, что мир похож на горный лес, где с приближением зимы лист за листом летит с древес».
　　«Кто был, тех нет, говоришь?» – с ненавистью подумала Кагу. Дядю Хикодзиро погубил не кто-нибудь, а Идзуми, родной отец Масацугу.
　　– У тебя что ни слово, то цитата. Собираешься стать поэтом?
　　– Тоже неплохая мысль. Поэзия мне нравится; наверно, это семейное.
　　Неправда. Никогда он не уйдет в поэты, про него говорили, что он еще хитрее отца.
　　– С тебя станется отрапортовать в столицу, что зимой цвели лотосы.
　　На это и Масацугу не нашелся, что ответить.
　　– Скажите, Кагу, я вам неприятен?
　　– Я не люблю стихи.
　　– А румяна?
　　Кагу невольно впилась в него взглядом.
　　– Когда мы встретились у княжеского дома, я шел от вашей матушки, привез подарки из столицы.
　　– Подарки?
　　– Румяна, белила – я слышал, что скоро ваше совершеннолетие. Румяна из Киото самые лучшие.
　　У нее в семье беда, родственника убили по доносу, а сын доносчика, глазом не моргнув, рассказывает, как он радостно явился с гостинцами. Кагу сначала опешила, потом подумала, что он ее пугает.
　　Старший сын Оно, Сабуродзаэмон Масацугу.
　　– Румяна с собой носить нельзя.
　　Масацугу сдвинул брови:
　　– Что?
　　– Воину нельзя. Не подобает тому, кто носит меч, Сабуро.
　　«Вот, смотри, так красят мужчин. Румяна только для женщин. Запомни: мужчину красят, когда он сложил оружие, когда он погиб», – вспомнились ей слова матери.
　　– Масацугу, – поправил тот с неожиданным для Кагу нажимом. – Но я хочу подарить их вам.
　　Тяжесть чего-то недосказанного заставила ее содрогнуться. Она сама не понимала, отчего, и не понимала, зачем Масацугу так настойчиво предлагает ей краситься.
　　– Ты у нас щеголь, наверно, румяна выбрал самые дорогие.
　　– Разумеется.
　　– Какая жалость.
　　– Почему?
　　– Матушка для похорон покрасила ими голову дяди. А знаешь, Масацугу... – Ей захотелось хоть немного сбить с него спесь, отвести душу за Камэнодзё, которому пришлось без вины отправиться в изгнание. – Давай я покрашу твою голову, когда тебя убьют.
　　Масацугу некоторое время молчал, потом с усилием произнес:
　　– Это вам тоже... привиделось?
　　– Может быть.
　　– Вы, мою голову? – его щеки дрогнули от смеха.
　　Почему он засмеялся, что его развеселило – так и не понимая этого, Кагу зашагала дальше.
　　Но мимо ее ног скользнуло что-то бесцветное, словно вода.

@музыка: あるはなく、なきはある世の、さがの山

@настроение: 冬たちくればちる木の葉かな

@темы: кафтан всеславура, румяна и меч