Уползаем антагониста "Румян и меча", ок. 3К слов
Князь Кондо разрешил монахам забрать тело и закопать где-нибудь подальше, только памятных камней не ставить: пусть никто не знает, где лежит трусливый изменник Оно Тадзима-но-ками Масацугу.
Кагу была у Крабьей заводи днем, видела казнь и теперь пришла сюда снова. Несколько солдат с факелами ходили вокруг, а над Масацугу металась призрачная рыба, та самая, которая сопровождала его всю жизнь. Кагу наклонилась, держа светильник, и рыба отпрянула. Когда-то, еще в детстве, Кагу в сердцах предсказала, что накрасит румянами его голову, когда его убьют; ей бы не разрешили сейчас это сделать, но красной краски и так было с избытком. Кагу потянулась стереть кровь с его губ и отдернула руку – ей почудилось тепло. Вряд ли она ошиблась, у нее самой пальцы застыли от холода. Она опустилась на колени и нащупала чуть заметный пульс.
Кондо перестарался, не стал рубить ему голову, не позволил заколоться самому как подобает дворянину. Выполняя приказ Токугавы и стремясь утвердить свою власть в княжестве, он решил устроить казнь позорную и запоминающуюся, поэтому велел не просто заколоть его копьями, а не добивать сразу.
Почему Кагу не заметила днем, что на лице Масацугу не было тени? Как можно пропустить такое знамение? Ему не было предначертано умереть сегодня, и сейчас к ночной темноте тоже не примешивалась никакая другая.
Кагу оглядела остальных монахов и шепотом, чтобы люди Кондо не слышали, сказала:
– Он жив.
Раненого принесли в храм Рётандзи.
– Небо могло бы поберечь чудеса для более достойных людей, – заметил настоятель.
Монахи, сведущие в медицине, сказали бы, что надежды почти нет, но Кагу считала иначе, а все знали, что дар видеть невидимое, доставшийся ей от предков и священных мандариновых деревьев, не обманывает. Видимо, судьба действительно решила пощадить этого человека.
Кагу переселилась в храм, чтобы за ним ухаживать. Она попросила настоятеля придумать для Масацугу монашеское имя; стать монахом значит умереть для прежней жизни, и никого не касается, откуда взялся послушник Гэнсаку.
Лихорадка от ран терзала его тяжело и долго, но даже в беспамятстве он оставался верен себе – упорный и цепкий, словно сорная трава. Иногда Кагу думала, как несправедливо, что ее родичи, князья Ии, стали жертвой его козней и никто не смог их спасти, а она выхаживает предателя, но не прекращала трудов.
Рыба привыкла к ней и держалась рядом, особенно любила пар от лекарственных трав, когда Кагу готовила отвары. Двадцать лет назад Кагу боялась ее так отчаянно, что взбунтовалась против помолвки с Масацугу. Если бы брак состоялся, наверно, рыба летала бы по их дому и так же ластилась к ней и лезла под руки.
Пришла весна, и однажды рыба разбудила ее под утро. Кагу выглянула за ширму, где спал Масацугу, и увидела в полумраке, как блестят его глаза: он очнулся. Рыба принялась кружить над ним, он смотрел в ужасе, тяжело дыша.
– Не бойся. Я не знаю, что это, но она всегда с тобой, все эти годы.
– Княжна?..
– Ты в храме Рётандзи, прошел уже месяц, твои раны наконец заживают.
– Моих сыновей казнили, – непонятно, откуда Масацугу узнал или догадался, но это не был вопрос.
– Да, четыре дня назад, мы не смогли добиться помилования.
– И меня отдайте Кондо, он будет рад. Не каждого можно убить дважды.
– Какой вздор.
Масацугу засмеялся, закашлялся, Кагу помогла ему приподняться и дала воды.
– А что это была за битва? – голос не слушался его, и он перешел на шепот.
– Где?
– Что-то из крепостей на озере. Страшный разгром, даже мирных жителей перебили, боль и ненависть поднимались до неба, как смерч.
– Хорикава. Если бы ты не сдал замок без боя, в нашей долине было бы так же.
Следы побоища и черная туча, которая не отражается в бледной воде, приснились Кагу, и потом все подтвердилось. Похоже, что Масацугу тоже это видел.
– А что Такэда? Хотя нет, если храм стоит, значит он пока не приходил.
Еще один вещий сон: вражеские знамена с ромбами, ночь, дождь и пожар от края до края долины.
– Будут ли здесь его владения, будет ли ваш княжич ему служить... Откуда иначе под знаменем Ии возьмется конница в красных доспехах?
– Где, когда?
– Я не знаю. Всадник с копьем ведет отряд в атаку, но я не разглядел других знамен.
Такого видения у Кагу не было. Если этот всадник действительно Торамацу, то получалось, что ему удастся вернуть себе княжество, когда он вырастет. Она хотела спросить подробнее, но увидела, что Масацугу заснул, обессилев.
Он проснулся днем и больше не впадал в забытье, но не помнил этого разговора. Про детей с горечью сказал, что не ждал ничего другого. Спросил, знает ли жена, что он жив. Кагу почувствовала укол совести: она ей не говорила – не хотела, и в лицо-то эту женщину едва знала, а перед собой оправдывалась тем, что скрывает правду не от нее, а от князя Кондо. Масацугу сказал, что это хорошо.
– Ее родичи выдали меня Кондо. Может быть, надеялись, что если он поймает меня, то детей пощадит. Хиса всегда меня боялась и не любила. Я, она и ее отец, почтенный Накаи, слишком сильно виноваты друг перед другом, нам не надо встречаться. Пусть верят, что они от меня освободились.
Если бы дети остались живы – другое дело, а так он, вероятно, был прав.
Как только Масацугу смог держать кисть, он стал переписывать священные тексты и китайские трактаты страницу за страницей, до изнеможения, и вскоре знал наизусть не меньше, чем любой монах, и каждую сутру мог продекламировать и записать по памяти своим острым, аккуратным почерком. Начал вставать, ходил в монашеской одежде, посещал службы. Слабость делала его лицо одухотворенным – для постороннего взгляда; Кагу слишком хорошо помнила его прежний самодовольный прищур. Летучую рыбу он больше не боялся и при всех, кроме Кагу, притворялся, что ее нет.
Когда он перестал нуждаться в сиделке, Кагу вернулась к себе домой и старалась не навещать его слишком часто. Всю его прошлую жизнь они считались врагами, а теперь она не понимала, кем, и ей было тревожно.
– Как поживает почтенный Гэнсаку? – как-то спросила ее мать. Она не называла его другим именем, но, конечно, знала, кто это. – Все-таки причудливо складываются кармические связи. Когда ты с ним поговоришь, у тебя на весь день лицо светлеет.
– Ах, вот как! Тогда мне точно нельзя с ним общаться. Я служу Будде, не должна отвлекаться на суетные чувства. Нам давно пора стать друг другу чужими.
На этих словах Кагу почувствовала, что краснеет: почти то же самое она говорила, когда из изгнания вернулся ее жених, прошлый князь Ии, слишком поздно, и застал ее потерянной для мира. Укрепившись в своем решении, Кагу написала настоятелю, что пока не сможет приходить в храм. Причину она не объяснила, но он согласился.
Масацугу полностью включился в монашескую жизнь, помогал мыть полы и работал вместе со всеми на огороде, только далеко за ограду не выходил, прячась от Кондо.
В начале осени он поблагодарил настоятеля и сказал, что хочет отправиться в столицу, пока еще держится погода, а князья заняты урожаем и налогами, а не войной. Неблизкий и небезопасный путь, но грабители не тронут одинокого монаха, и он доберется туда пешком до холодов, а прокормится подаянием.
Кагу едва не упустила возможность с ним проститься. Она не спросила у монахов день и все не могла выдумать предлог, чтобы зайти как бы ненароком, но когда у нее в комнате появилась рыба, она поняла, что пора забыть приличия.
Рыба привела ее туда, куда она меньше всего ожидала – к священному колодцу. Масацугу, уже с посохом, в дорожной одежде и с котомкой за плечами, беседовал с мандариновыми деревьями. Неужели просил прощения за все, что совершил? Кагу остановилась, рыба повисла в воздухе у нее над ухом, и может быть поэтому ей стало слышно каждое слово.
– Первый князь, – говорил Масацугу, – конечно, имел от вас какой-то дар, как ее светлость Кагу. Он сделал своим гербом мандариновую ветвь, его потомки вам поклоняются, а чем вы им помогли, особенно за последние полвека? Боги тоже в ответе перед людьми.
В свое время Кагу плакала перед этими деревьями, просила защиты, просила хотя бы лишить ее дара предвидения, если несчастья все равно не отвести. Но она даже не представляла, что богов можно обвинять, а Масацугу продолжал:
– Не мне говорить о долге, я забрал землю своего князя. На некоторое время. Но почему вы это допустили даже временно? И сейчас почему здесь сидит Кондо, а законный наследник скрывается? Если будет война с Такэдой и род Ии опять не дождется помощи, значит у княжества нет никакой святыни, а только раскормленные кусты.
Он поклонился, повернулся, увидел Кагу и приветствовал ее совсем другим, смущенным поклоном. Рыба переплыла к нему.
– Простите, ваша светлость, я не знал, что вы здесь, и не хотел вас обидеть. Кажется, я был слишком груб.
Кагу не знала, пугаться или смеяться.
– Вы говорили чудовищные вещи.
– Решил на прощание высказать все, что накопилось.
– И вам не страшно?
– Страшно, но теперь для меня это мало что значит.
Бок о бок они пошли между полей к дороге.
– Вы прямо сейчас отправляетесь в столицу?
– Да, попробую вернуть эту тварюшку на родину предков, раз уж здешнего колодца ей мало.
Он похлопал рыбу – видимо, только для него она была осязаемой, – и отпустил ее в небо, как охотник отпускает собаку побегать.
– Колодец в преисподнюю у Храма шести путей?
– Вы о нем знаете? Настоятель любезно дал мне письмо в этот храм. Посмотрим, что получится.
Тропа влилась в большую дорогу. Еще можно было идти вместе, но Масацугу остановился и обвел глазами горы.
– «Глушь, деревня. Скучно тут, но и в мире счастья нету. Я скорбям его и бедам эту скуку предпочту». Желаю вам долгих скучных лет.
Стихотворение Оно-но Комати. Как видно, цитировать великих ему все еще казалось безопаснее, чем сочинять самому.
– А я надеюсь, что в городе поэтов вы снова станете писать стихи.
Масацугу помолчал, не находя слов, потом глубоко ей поклонился.
– Я счастлив, что был вашим подданным, ваша светлость.
Он пошел прочь. Глядя, как утренние лучи ложатся на его спину, Кагу поняла, что вот теперь действительно больше не встретится с ним в этой жизни. Вероятно, путь его будет благополучным и в столице он проживет сколько позволит здоровье, но сюда не вернется.
Скучная жизнь продолжалась три года, а потом с севера вторгся Такэда. Токугава был разбит и бежал, соседние крепости сдавались одна за другой, основная армия шла мимо, но один из генералов Такэды встал на подступах к долине.
По крайней мере, его ждали. Кагу с настоятелем успели предупредить людей, крестьяне закопали ценное по огородам и ушли в горы. Из храма вынесли и спрятали большую статую Будды. Кондо нехотя согласился вывезти казну – с каждым следующим донесением от своих солдат он убеждался, что силы слишком неравны и надо отступать, – а замок собирался сжечь сам, чтобы не отдавать врагу.
– Все, что можно, мы сделали, – сказал настоятель. – А все, что не спрячешь, придется оставить на разграбление.
– Остается только молиться, чтобы не стали искать беглецов.
– Да, только молиться... Ты по-прежнему не ходишь к священному колодцу?
Кагу перестала там бывать, даже на новый год просила мать поклониться мандариновым деревьям вместо нее. Она боялась, что божество, безразличное к людским просьбам, но злопамятное, не простит ей того, что при ней говорил Масацугу.
Но вдруг, если она не явится сама, деревья решат выместить обиду на жителях долины? Невидимая черная туча над вражеской армией ползла по небу уже второй день. Кагу решилась.
В полях было пусто, ни движения, ни звука. Она опустилась на колени, торопливо рассказала деревьям об опасности – они, конечно, и сами знали, – закрыла глаза и стала ждать. Пробежал ветерок, не нарушив тишины. Кагу подняла голову и не сразу поверила своим чувствам: ее слушали. Впервые в жизни мандариновые деревья были внимательны.
– Смотрите, – воскликнула она, – смотрите вон туда. Такэда уже почти на вашей земле, не позвольте ему залить ее кровью. И не позвольте ему продолжать. Завтра он сожжет Ии, пойдет дальше и не остановится, пока не захватит всю страну, лучшие полководцы не могут дать ему отпор. Прекратите это нашествие.
Ветки незримо дрогнули, неслышным гудением земли отозвался гнев, и Кагу поняла, что боги с ней согласны, Такэда не уйдет безнаказанным.
Но как же тогда... Сцена, рассказанная Масацугу, вдруг встала перед ее глазами, закрывая листья и горы: молодой полководец – да, это несомненно был Торамацу, и каким же грозным и великолепным он вырастет! Красное и золотое знамя Ии. Воины в красной броне в безупречном строю, и это не просто атака, противник уже бежит, победа близка. За их спинами остальное войско вздымалось, как море, и она отчетливо увидела знамена: нет, не Такэда, а три листа мальвы – Токугава.
– Благодарю! – воскликнула Кагу. – Теперь я знаю, куда его отдать на службу. Вот кто восстановит княжество и подарит нам будущее.
Она оставалась возле колодца, плача от счастья, пока от настоятеля не прибежал посыльный ее поторопить.
На следующий день армия Такэды прошла через долину, оставив за собой пепелище, но никого не встретив, а на изломе года случилось странное: Такэда развернулся и стал так же стремительно отступать, будто ветром уносило облака после грозы. Кондо недоумевал.
– Война закончена, – сказала Кагу. – Он либо умер, либо скоро умрет.
Так и было.
Прошло еще два года, и Торамацу вернулся на родину, красивый, смелый и полный надежд. Кагу не без тревоги повела его поклониться мандариновым деревьям: не обижен ли он, что они его не защитили и заставили жить в чужих краях? Но он думал только о будущем, и ей показалось, что солнце на листьях улыбается ему.
Встреча с Токугавой прошла прекрасно, Торамацу был назначен пажом, а дальше почти каждый год приходили известия о новых наградах и новых заслугах. Деревья одарили его удачей, и чем лучше он служил, тем щедрее откликалась судьба, скоро долина Ии снова принадлежала ему, а Кондо состоял у него на службе.
Победоносная атака воинов в красном, которую видела Кагу, вероятно, произошла не при ее жизни, а в его последнем бою. От полученной там раны он вскоре умер, но его потомки оставались одними из самых могущественных князей в объединенной стране и пробыли у власти два столетия, пока под натиском нового не рухнул весь старый мир.
Как-то осенью, с первыми холодными ветрами, у постели Кагу снова появилась рыба.
– Масацугу вернулся? – удивилась она и вдруг увидела его прямо в комнате. Он открыл ящик для гребней и красок, оставшийся ей от матери, и перебирал шкатулки.
– Сколько всего, и ни одна не пригодилась. Вы отказались от белил и румян, и то немногое, что здесь потрачено вашей рукой, досталось бездарным мужчинам.
Кагу хотела ответить и проснулась. В комнате никого не было. Она зажгла светильник, сняла с ящика лаковую крышку, посмотрела на нетронутые шкатулки. Одним из неудачников был предыдущий князь – перед его похоронами Кагу вот этими красками закрашивала его раны. Совсем давно она обещала, что еще одним станет Масацугу, и раз он это вспомнил, значит где-то пришло его время.
Она оделась и решила пройтись, чтобы успокоиться. Храм был слишком близко, в такие минуты она уходила на другой конец долины, почти до Крабьей заводи, поклониться часовне святой Каннон. Небо на востоке набирало краски, и она зашагала быстрее, словно хотела успеть до восхода солнца.
Дорога вела мимо особняка Оно, и когда Кагу поравнялась с воротами, то услышала голоса и топот. Пожар? Но дымом не пахло. Двое слуг выскочили наружу и пустились бегом.
– Что случилось? – окликнула их Кагу.
Они развернулись, едва не падая:
– Ваша светлость! Беда, беда! Мы как раз за помощью в монастырь. Спасите!
– Да в чем дело?
– Тадзима-но-ками! Теперь он никого не пощадит.
Масацугу построил этот дом, когда женился, Кагу никогда не была внутри. В полумраке она побежала на звуки через сад, обогнула флигель и в дальнем конце двора увидела огни и сбившихся в кучу домочадцев. Старик Накаи, жрец большого храма на замковом холме, стоял на коленях перед чашками с рисом и солью и размахивал метелкой из молитвенных бумажных полосок. А вокруг какой-то кочки с цветущим кустом обвилась не рыба и даже не змея. Чешуя дрожала и светилась, лапы переступали по траве, костистые плавники шевелились, как огромные веера.
– Ваша светлость, не подходите! Это Тадзима.
К ней кинулась круглолицая женщина, растрепанная, в накидке поверх ночного платья. Кагу ее вспомнила: Хиса, жена – то есть вдова – Масацугу.
– Заклинания не действуют, отец не может его прогнать.
Кагу шагнула вперед. Почему его надо прогонять, зачем он вцепился в куст, чего хочет от жреца?
– Масацугу, что происходит?
Дракон сделал выпад головой в их сторону, словно гадюка, готовая ужалить.
Хиса взвизгнула и потеряла равновесие, Кагу помогла ей подняться.
– Ваша светлость, вам лучше бежать. Все знают, как он ненавидел князей Ии, даже при жизни это был не человек, а аспид.
– Успокойтесь. Что это за курган?
– Могила его детей. Наших детей.
– Даже без камня?
– Чтобы князь Кондо не узнал. Видите, я посадила цветы, но все говорили, что преступника нельзя вспоминать...
Кагу заметила, что она еще молодая – должно быть, ее отдали замуж совсем девочкой. В мужской борьбе за власть всегда страдают женщины.
Она снова повернулась к дракону. Жрец охрип и не успевал даже стереть пот с лица, но за стеной и деревьями рассвет разгорелся на полнеба. Что будет с Масацугу, если солнце взойдет? Зачем он не остался в столице, а через колдовской колодец вернулся сюда? Может быть, решил поселиться у Крабьей заводи в реке, как древний змей из легенды.
– Почтенный Накаи, – сказала Кагу, – помолчите, пожалуйста.
Жрец выпучил глаза, явно показывая, что она не в своем уме.
Кагу возвысила голос:
– Я знаю, что нужно моему бывшему советнику.
Накаи прервал заклинание на полуслове. Зрители с криком отшатнулись: дракон стал больше. Он навис над Кагу, глядя на нее сверху.
– Оно Тадзима-но-ками Масацугу вернулся домой, – объяснила Кагу. – Он родился в этой долине, трудился на благо княжества как он его понимал, даже был правителем. Он станет помогать нам и впредь. Признайте его одним из богов местности и поставьте алтарь.
– Одним из богов... И как прикажете его величать?
– Как принято в таких случаях, «Пресветлый Тадзима».
– Пресветлый. Что ж...
Жрец откашлялся. Наверно, непросто сразу перестроиться с изгнания на восхваление.
Он начал новую молитву, и дракон под ее звуки медленно опустил голову на лапы. Тоже устал за время поединка.
Хиса дрожала, кутаясь в накидку. Кагу обняла ее за плечи и сказала тихо, чтобы не мешать жрецу:
– Не бойтесь его, теперь он понимает свои ошибки. Я думаю, что он сможет разделить ваше горе, это и его горе тоже. И памятник все-таки поставьте.
– Благодарю вас, сударыня, – слабо ответила Хиса. – Ой, что это у вас в рукаве?
Кагу совсем забыла, что собиралась оставить на берегу подарок.
– Так, безделушка. Но пусть это будет первое подношение новому божеству.
Она подошла и положила в траву коробочку с румянами. Длинный драконий глаз приоткрылся. Змеи не усмехаются, но взгляд показался Кагу знакомым, и она покачала головой: Масацугу все-таки ничему не научился. Не рискнул просить свою семью, стал запугивать и заставлять и едва не погиб при этом. Ну, в любом случае теперь его мечта сбылась.
Дракон начал понемногу таять в воздухе. День больше не угрожал ему небытием, но для всего невещественного являть себя человеческому глазу при свете труднее, чем в темноте.
Не дожидаясь, пока обряд закончится, Кагу вышла на улицу и продолжила путь, размышляя о странностях судьбы. Когда она добралась до заводи, как раз поднялось солнце, и река встретила ее золотым и серебряным блеском.
Как морок, ненадежна явь,
яснее дня, темнее снов.
Что есть, что грезится... Оставь,
и явь, и грезы – все одно.