около 6К слов
О том, как Оно-но Такамура стал служить двум государям
Жила-была девица, которую родители окружили особой заботой... Причем здесь девица, если герой нашей повести – Оно-но Такамура? Его помнят как автора японских и китайских стихов, он составлял комментарии к своду государственных законов, отказался выполнить приказ императора и отплыть с посольством в Китай, был сослан, прощен и дослужился до третьего придворного ранга.
Говорят, что первое время его карьере содействовал тесть, Правый министр, но сама эта женитьба загадочна: Такамура был тогда мелким чиновником в Палате цензоров, совсем не пара для дочери вельможи. Рассказывают также, что началом всему стала странная история, которая омрачила студенческие годы Такамуры.
Он рано потерял мать. Мачеха, как часто бывает, заботилась только о выгоде собственных детей, а отец, Оно-но Минэмори, больше интересовался службой, чем домом. Вдобавок Минэмори служил не ради корысти и не скопил богатства.
В 815 году Минэмори был назначен губернатором на север, в провинцию Муцу. Мачеха не отпустила своего сына в такую глушь, а Такамура поехал с отцом, и ее тревожило, что поездка их сблизит. Когда Минэмори написал, что Такамура увлекся стрельбой из лука, она показала письмо всем знакомым дамам, сокрушаясь, какой это позор для семьи: отец образованнейший человек, а сын предпочитает общество невеж из гарнизона. Кто-то упомянул об этом при государе.
– Прискорбно, если так, – изволил заметить тот, и мачеха, не жалея сил, раздула из этих слов целую бурю. Через год, к возвращению Минэмори, вся столица знала, что Такамура презрением к наукам заслужил высочайший гнев.
Чтобы поправить дело, Минэмори отдал его в университет. Мачеха на это и надеялась. Она думала, что Такамура окажется неспособным к учебе и зря потратит там годы, но сады китайской словесности неожиданно понравились ему не меньше северных лесов, и он стал одним из лучших студентов.
По крайней мере, теперь он жил не дома и был занят на ближайшие несколько лет. Мачеха поскорее устроила своего сына на службу, чтобы он успел обойти Такамуру в чинах, а старшую дочь удачно выдала замуж.
Оставалась младшая дочь, та самая девица, с которой мы начали повесть. Родители поддались честолюбию: они задумались о том, чтобы сделать ее фрейлиной императора, ведь тогда не будет предела высотам, которых она могла бы достичь, если ей улыбнется счастье. Но чтобы привлечь внимание государя, недостаточно быть миловидной, играть на цитре и бегло сочинять японские стихи, нужно чем-то выделяться. Например, читать по-китайски.
Вспомнили про Такамуру: вот кто ее обучит, да еще и бесплатно. Девица сначала отказывалась, потому что совсем не знала брата и годами слышала о нем только плохое, но ее убедили, что приличия будут соблюдены и ей не придется на него смотреть. Между учителем и ученицей опустили бамбуковую штору и повесили шелковый занавес.
Занавес скоро убрали – чтобы прочесть китайский текст по-японски, его надо сначала разметить, поэтому книга весь урок переходила из рук в руки, а передавать ее через две загородки было неудобно. Штора осталась, но нет ничего романтичнее, чем угадывать за тонким плетением бамбука силуэт, видеть мельком край платья, отмечать изящество пальцев, голос, почерк... Такамура был молод, еще ни разу не влюблялся, зато много читал о любви. Для уроков как-то сами собой стали попадаться истории о знаменитых красавицах древности. Через месяц он украдкой на полях книги написал сестре стихотворение, но не китайское – никто не делает комплименты дамам по-китайски. Сестра ответила ледяной эпиграммой, он восхитился, как быстро и ловко она подобрала слова, ответил на ответ, она в свою очередь это оценила, и началась тайная переписка.
Либо отец, либо мачеха заглядывали на каждый урок и не замечали опасности, потому что молодые люди сами ее не замечали, а считали, что просто перебрасываются словами для развлечения.
Затем однажды сестра отправилась помолиться в храм Фусими. Ее отпустили одну, с двумя служанками. Такамура ненавязчиво присоединился к ней на месте и не мог отвести взгляд, до того она была красива и нарядна. Они поклонились божеству в святилище, спустились обратно с холма, и сестра села отдохнуть на придорожный камень.
Мимо проезжал капитан Правого полка дворцовой гвардии Фудзивара-но Цунэюки, красавец и щеголь. Чуть старше Такамуры, он уже имел на своем счету много любовных побед. Он слыл настойчивым и пылким, являлся на свидание хоть в дождь, хоть в одну из тех ночей, когда столичные жители сидят дома, а по улицам проходят шествием бесы – говорили, что он даже столкнулся с такой процессией и чудом остался жив.
Увидев незнакомую миловидную девушку, Цунэюки вышел из экипажа, сделал вид, что прогуливается, остановился рядом и посочувствовал тому, как она устала идти пешком.
– Не беспокойтесь, – вмешался Такамура. – У нас есть повозка, возможно, не такая хорошая, как следовало бы, но никакая не будет достаточно хороша, кроме императорской.
Цунэюки смерил его взглядом и правильно догадался, что перед ним бедный родственник. Не обращая на Такамуру внимания, он взял кисть и бумагу – для таких случаев он всегда возил с собой бумагу нескольких изящных оттенков, – и написал стихотворение, что чудесная встреча в священном месте, конечно, ниспослана богами. Такамура заглянул сестре через плечо, пока она читала, и решил, что стишок гладкий, но банальный.
– Нам пора домой, – заявил он и утащил ее прочь, не позволив сочинить ответ.
Цунэюки и не рассчитывал, что ему сразу ответят. Он послал мальчика-слугу проследить за экипажем и узнать, где живет незнакомка, а на следующий день снова прислал ей стихи. Ее ответ был прохладным, но это его не смутило: чем неприступнее крепость, тем увлекательнее осада. Но дальше ему не повезло: посыльного перехватил Такамура, стал выспрашивать, от кого он, к кому и зачем, тот растерялся и убежал, не передав письма.
– Бестолочь, надо было дождаться, пока братец уйдет в свой злосчастный университет! – воскликнул Цунэюки, который успел навести справки про семью. – Смотри, завтра не попадись.
Однако на другой день получилось еще хуже: Такамура после урока сделал вид, что уходит, а сам спрятался около ворот и снова поймал посыльного. В этот раз он отобрал у мальчика письмо и вручил ему вместо стихов свой заранее заготовленный ответ, что здесь не рады сомнительным ухажерам.
– Очень жаль, – заметил на это Цунэюки, прищелкнув пальцами, – но если так, ничего не поделаешь. Не такая уж она красавица, чтобы терпеть полоумного родственника.
На следующем уроке сестра пожаловалась, что гвардеец ей не пишет. Неужели ее обаяния не хватило, чтобы вдохновить его еще на одну весточку? О двух неудачных попытках она не знала.
В ответ Такамура неожиданно для нее и для себя разразился речью о соблазнителях, которые подстерегают наивных девушек, обманывают и бросают.
– Хотя, может быть, это я наивен, – продолжал он. – Ты так ждешь его письма. Он красив, богат, из благородной семьи. Может быть, ты строишь планы, как женить его на себе. Или у вас уже все слажено и он обсуждает с родителями день свадьбы?
– Что с тобой? – ответила сестра. – Разве я дала повод меня обижать? По-моему, ты просто ревнуешь.
Она сердито заплакала и убежала к себе в спальню, а Такамура остался сидеть среди книжек, как громом пораженный. Она была права, он ревновал, игры зашли слишком далеко. Он влюбился, и его положение было безнадежным. Законы того времени не запрещали сводным братьям и сестрам жениться, хотя это и не слишком одобрялось в свете. Гораздо хуже было другое: сестру ждал императорский дворец, а он был нищим студентом и, кажется, на плохом счету у родителей.
Когда они встретились в следующий раз, Такамура делал ошибки в каждой строчке и забывал простейшие слова, так что сестра спросила, не разучился ли он читать.
– Разучился, – ответил Такамура. – Вся премудрость вылетела из головы, я могу думать только о тебе.
Некоторое время она молчала, потом шепотом ответила:
– Я тоже.
К ним по-прежнему заглядывали, чтобы убедиться, что они не бездельничают, поэтому единственное, что они могли себе позволить, это держаться за руки, высунув рукав из-под бамбуковой шторы. Они жаловались друг другу, насколько мучительно быть так близко и при этом дальше, чем звезды Волопаса и Ткачихи, ведь не было даже небесной сороки, чтобы помочь им перебраться через Млечный путь.
Потом сестра заметила, что это неправда:
– Меня никто не стережет, мать уверена, что у меня нет поклонников. Ты знаешь, где моя спальня. Главное выбрать ночь потемнее и не шуметь.
Довольно долго они встречались урывками, расставались затемно, до рассвета, а днем не могли понять, легче или невыносимее теперь разговаривать через штору о китайцах. Лучше бы штора оставалась между ними и по ночам, они старались быть осторожными, но не сумели – сестра забеременела.
Ни она, ни Такамура не поняли, что это за странное недомогание и почему ей вдруг сделалась противна вся еда, кроме мандаринов. Зима заканчивалась, их было уже трудно купить. Когда в университете устроили поэтическое состязание и пир для студентов, Такамура с радостью забрал бы все блюдо с мандаринами. Он завернул три штуки в бумагу, спрятал за пазуху и передал сестре.
– Зеленые, как мой мундир, и кислые, как моя жизнь, но я надеюсь, что они тебя порадуют.
– Мне хотелось кислого. Лишь бы твое прикосновение не сделало их сладкими, – отвечала она.
Между тем для наметанного глаза служанок признаки стали очевидны. Они доложили хозяйке, и та устроила засаду в комнате, соседней со спальней дочери, чтобы выяснить, что за мужчина тайно ходит в дом. Долго ждать не пришлось, на вторую ночь за стеной раздался стук поднятого ставня, и кто-то спрыгнул на пол. Она прильнула к щели в раздвижной перегородке. Влюбленные шептались, не зажигая огня, но лунного света было достаточно, чтобы разглядеть Такамуру. Он пробыл в комнате недолго, только зашел спросить сестру о самочувствии, но мать видела его и слышала, как та называет его милым братом.
Негодяй обесчестил ее дитя, разрушил ее надежды. Она пришла в такую ярость, будто ей самой помешали попасть на службу во дворец. Еле дождавшись утра, она пошла к мужу и все рассказала.
Минэмори не любил скандалов.
– Нехорошо получилось, – сказал он. – Мы не уследили, не учли, что они оба уже не дети. Но что же теперь поделать.
– Что делать? Немедленно наказать их и прекратить это безобразие!
Разгневанная мать побежала к девице, выволокла ее из комнаты и заперла в кладовой.
Когда пришел Такамура, его остановили в воротах:
– Вас не велено пускать.
Слуги объяснили ему, что произошло. Он попытался прорваться внутрь, но не смог, и сколько ни колотил в ворота, ему не открыли. Вдоль всей ограды встала охрана, словно в доме боялись набега разбойников. Увы, у Такамуры не было разбойничьей шайки, чтобы выломать ворота и разнести кладовую. Он ушел и вернулся ночью.
В начале весны по ночам еще холодно. После полуночи слуги решили, что никто не появится, и разбрелись греться, а Такамура, улучив момент, пробрался в сад. Он догадался не подходить к комнате сестры, чтобы не попасть в засаду, но не знал, где ее держат. Словно вор, он крался вдоль стен и думал, как быть, когда сквозь трещину в углу кладовой донесся тихий плач. Это была сестра.
– Замочную скважину замазали глиной, чтобы меня никто не выпустил, – рассказала она.
– Это безумие, ты там погибнешь.
– Лучше так, чем жить в разлуке с тобой.
Такамура попытался расковырять отверстие в стене, но все равно туда едва можно было просунуть руку. Им оставалось лишь рыдать вместе, замирая при каждом шорохе и дрожа от холода и отчаянья. Перед рассветом зашевелились слуги, и Такамуре пришлось уйти.
Когда он, продрогший, добрел до своей комнаты при университете, его трясла лихорадка. Он свалился в беспамятстве, очнулся только к вечеру следующего дня и выбранил слугу за то, что тот позволил ему спать. Послали мальчика узнать, что с сестрой. Выяснилось, что ее не выпускают, пока не попросит прощения, а она отказалась от еды.
Такамура хотел бежать к ней и передать что-нибудь съестное, не смог встать и отправил вместо себя слугу. Охрана была уже не такой строгой, слуга сумел подобраться к кладовой, но сестра испугалась незнакомого голоса. Пока он объяснял, кто он такой, залаяли собаки, и он убежал, ничего ей не отдав. Такамура был в отчаянии, но уже рассвело.
Следующей ночью Такамура пошел к сестре сам. Снова было холодно, ограду никто не сторожил и не заметил, как он свалился внутрь.
– Ты мне снился, – чуть слышно сказала ему сестра из-за стены, – и вот пришел на самом деле. Теперь я верю, что даже смерть не разлучит нас полностью.
– Никто нас не разлучит, я что-нибудь придумаю и тебя освобожу, – начал Такамура.
На самом деле он не знал, как поступить и кого позвать на помощь, даже сводный брат и зять с семьей были далеко, на службе в провинциях.
Размышляя вслух, Такамура через некоторое время заметил, что сестра не отвечает. Он позвал ее, прислушался – из кладовой не доносилось ни звука. В ужасе он повысил голос. На его крик сбежались слуги, вышел Минэмори с женой, дверь открыли. Девица лежала на полу мертвая.
Когда родители это поняли, они больше не взглянули на Такамуру и ничего ему не сказали. Они словно молча постановили, а он согласился, что он один виноват в гибели сестры.
Заниматься похоронами родители поручили ему, а сами торопливо перебрались в другой дом. В свете решили, что девица, наверно, умерла от оспы, а они побоялись заразиться.
Бледный, как призрак, шатаясь, как пьяный, Такамура отдавал распоряжения, приглашал монахов, заказывал поминальные службы, а когда все церемонии закончились, остался в сумерках один в пустом доме. В пустой комнате, где он когда-то навещал сестру, лежали цветы, догорали благовония, а Такамура сидел без огня и размышлял, что делать дальше – поспешить ли за ней, чтобы провести вместе следующую жизнь.
Он задремал на голом полу, как вдруг раздался шелест платья. Кто-то был рядом. Такамура открыл глаза и увидел сестру, будто освещенную луной, хотя ночь была безлунной.
– Я вернулась к тебе, как обещала, – сказала она.
Такамура хотел прижать ее к груди, но его руки схватили пустой воздух. Он думал, что слез уже не осталось, и все-таки разрыдался:
– За какие грехи прошлых рождений мы наказаны, почему снова не можем друг к другу прикоснуться?
– Наверно, мне не следовало приходить и тебя мучать.
– Нет, нет, я рад, я счастлив видеть тебя. Представим, что между нами опять висит бамбуковая штора.
Так, плача и смеясь, они беседовали до рассвета.
Настала очередь сестры тайно навещать Такамуру по ночам. Три недели она была отчетливо видна, на четвертую ее очертания стали таять, а голос слабеть.
– Разве мои чувства к тебе уменьшились со вчерашнего дня? – сокрушался Такамура. – Почему я не могу тебя удержать?
– Дело не в тебе. Если бы не ты, я не смогла бы покинуть подземных чертогов Яньло-вана. Но мне нельзя оставаться у входа, с каждым днем я буду от тебя все дальше, пока не уйду в следующую жизнь.
Такамура переписал для нее Сутру лотоса, разводя тушь слезами, и молился, чтобы им разрешили видеться, но встречи делались все мимолетнее и реже. Такамура жил ради них. Сестра взяла с него слово, что он не станет сокращать свою жизнь, а чтобы хоть немного отвлечь его от горя, убедила вернуться к учебе.
Он вовремя сел за книги: его уже собирались отчислять. За него заступился дайнагон, на пиру которого Такамура взял мандарины, отец того самого гвардейца Цунэюки. В отличие от сына дайнагон был человеком солидным, покровительствовал наукам и помнил китайские стихи Такамуры на поэтических состязаниях.
Самого же Такамуру стихи перестали радовать. Он взялся за труды по истории и праву, напрасно ища в них что-нибудь созвучное своим размышлениям о несправедливости мира, о проступках и искуплении вины. Через год он сдал экзамены превосходно, на удивление всем.
Никто его не поздравил – Минэмори по-прежнему не желал его видеть, и только зять прислал из провинции письмо и подарки. Зато сестра явилась Такамуре во сне, поскольку наяву им уже не удавалось беседовать, и рассказала, что ему собираются дать должность в Палате цензоров, пока что самую низкую.
– Мой мундир останется зеленым, как память о тех мандаринах.
– Да, тебе пошел бы пурпур императорского советника. Обещай мне, что дослужишься до третьего придворного ранга.
– Зачем?
– Затем, что я так велела, – ответила сестра. Ей хотелось, чтобы он жил долго, был чем-нибудь занят и чтобы его заметили.
Внимание он привлек прямо в день присвоения чинов: поскольку он заранее знал, какую должность получит, то ждал объявления равнодушно, а услышав его, не показал ни огорчения, ни радости. Один из придворных астрологов был настолько заинтригован, что разузнал о Такамуре и набросал его гороскоп.
– Вы не поверите, что творится в небесных сферах у этого молодого цензора. Он родился под седьмой звездой плеяд.
– Под звездой разбитых армий? – спросил дайнагон, который только что получил должность Правого министра. – То есть мы еще будем его бояться? Да он далеко пойдет.
– Причем не только он, но и его потомки. Знаки указывают по меньшей мере на двух выдающихся внуков.
Постепенно слух о гороскопе дошел и до самого Такамуры.
– Воистину моей жизнью правит звезда разбитых армий, – вздохнул он. – Я приношу несчастье и гибель.
Но услышав о потомках, он задумался, и в его глазах впервые за долгие месяцы появился блеск. Слуга, увидев хозяина бодрым, испугался, не сходит ли он с ума.
Сестра снова приснилась Такамуре:
– Не будь безрассудным. Ты обещал не губить себя.
– Я не ищу гибели, но раз появилась хотя бы тень надежды тебя спасти, я должен попытаться. Не отговаривай меня.
Он взял деньги, присланные зятем, пошел в Ведомство предсказаний и заказал подробный гороскоп от лучших астрологов, какой составляют разве что при рождении принца. Заместитель главного предсказателя сам к нему вышел.
– Вам, видно, вскружил голову разговор о знаках судьбы? Для юноши естественно мечтать о чуде, но лучше сосредоточьтесь на службе, а не на звездах. Если вам вправду предначертано большое будущее, ваше усердие вознаградится.
– Я надеюсь на чудо, но не для себя. Умоляю, не откажите мне. Да ведь и нет закона, который запрещал бы даже последнему погонщику волов заказать гороскоп.
Астролог был вынужден согласиться.
В один из дней, пока готовили гороскоп, Такамура нанес визит гвардейскому капитану Цунэюки.
– Помня, как вы обошлись с моим посыльным, я не ожидал, что вы мне пришлете такое любезное письмо и такое хорошее вино, – сказал тот. – О чем же вы хотели меня спросить?
– Я слышал, что вы однажды встретились с ночным шествием чертей и остались невредимы. Как вам это удалось?
– Кормилица зашивает мне в воротник любой одежды список тридцати двух признаков Будды. Потому, видно, и не тронули – прошли совсем рядом, но было похоже, что они меня не видят и не слышат.
– Но вы с ними, конечно, не заговаривали?
– Отчего же? Я тогда проигрался в кости, был пьян и сам зол, как черт. И вдруг у Южных ворот на меня прет эта толпа, морды одна другой гаже. Мой слуга с перепугу уронил фонарь и убежал, а я пошел на них, еще прикрикнул, чтобы уступили дорогу.
– И они уступили?
– Нет, я же говорю: не поклонились, не посмотрели, просто обогнули меня, как какой-нибудь столб.
– Понятно, – сказал Такамура и вздохнул.
Рассказ подтвердил то, что он читал в книгах: бесы не заметят имеющего при себе священные изображения, а беззащитного растерзают. Ни то, ни другое ему не подходило. Только получив в руки надписанный конверт с гороскопом, он придумал способ, в котором не был уверен, но решил рискнуть.
И вот настала ночь, когда столица замерла, ожидая шествия бесов. Такамура написал у себя на груди под одеждой имя Яньло-вана, владыки преисподней, и встал перед Южными воротами. Вскоре показались огни, послышался вой и гомон – шли бесы. Каких только чудищ там не было: великаны со ртом до ушей, лютни на паучьих лапах, котлы с хвостами, горные ведьмы и блуждающие огни. Он шагнул навстречу и не успел опомниться, как его окружили, лязгая зубами и когтями.
– Проводите меня к государю Яньло-вану, – сказал Такамура решительно, как на экзамене.
– Проводить? Лучше мы тебе голову оторвем, – захохотали черти, – и ты сам туда отправишься.
– Не спешите. Это официальное дело, для которого я должен быть доставлен к его величеству живым. Если вы нанесете мне хотя бы царапину, он может не одобрить такого самоуправства.
– И правда, – сказал бесформенный комок с дюжиной глаз, – на этом мальчишке подписан адресат, как на конверте.
– Слыханное ли дело брать живого человека в ад?
– Пусть государь разбирается, – решил самый крупный бес. – Эй ты, иди за нами, да не отставай. Потеряешься – никто тебя искать не будет.
– Можешь держаться за мой хвост, – предложила тварь, похожая на лисицу, но длинная, словно змея.
Такамура ухватился за хвост и едва его не выпустил: хвост жегся, будто среди шерсти росли ядовитые иголки.
Процессия вышла из города, но не по той дороге, что люди – сразу начался лес, небо затянуло черным дымом, сквозь который не пробивались фонари чудовищ. Такамура не различал, что вокруг и кто идет рядом, и хотя его ладони горели, был благодарен своей лисице. Так он брел, спотыкаясь, то вверх, то вниз по склонам, потом вброд по мелководью совершенно черной реки. Вода в ней была ледяная, затем внезапно стала горячей, и на другой берег Такамура выбирался почти из кипятка. Там оказалось, что его одежда не намокла: они уже вошли в ту страну, где вещи невещественны.
Вдруг бесы остановились, и Такамура увидел среди темноты ворота, выкрашенные красным.
– Дальше нам в другую сторону, – сказала лисица, вырвала хвост из его рук и исчезла. Скрылись и остальные.
Тяжелые створки были приоткрыты, за ними сплошная чернота. Такамура протиснулся внутрь, сделал шаг, но под ногами не оказалось земли, и он полетел в пропасть.
Он очнулся, стоя на коленях на циновке, словно проситель или подсудимый, а прямо в глаза ему светило зеркало, яркое, как солнце. Он не был связан, но по обе стороны, наставив на него копья, стояли бесы, один с конской головой, другой с бычьей. Над зеркалом угадывался огромный силуэт в китайских одеждах, темное лицо и корона. Такамура во плоти предстал перед Яньло-ваном, как предстает всякая душа, и услышал вопрос, который судья задает каждому:
– Кто ты такой?
Он поклонился, назвался и объяснил, что во владениях Яньло-вана сейчас находится его сестра. Зеркало немедленно показало их в объятиях отнюдь не братских, но Такамура не отвел взгляда.
– И ты решил за ней последовать?
– Нет, я хотел бы представить вниманию вашего величества вот этот документ.
Такамура достал гороскоп. Бумага выплыла из его рук и повисла в воздухе перед судьей.
– Как вы можете видеть, – сказал он, – мне предсказаны выдающиеся внуки: поэтесса, о которой будут сложены легенды, и каллиграф, которого уподобят величайшим китайским мастерам кисти. К сожалению, им не суждено родиться. Моя сестра погибла, не успев дать жизнь нашему с ней ребенку, а детей от других женщин у меня никогда не будет.
– Что же ты предлагаешь?
– Верните мою сестру в мир живых, чтобы мы могли осуществить предсказание. Известно много случаев, когда в Китае лисицы, кошки и призраки с позволения высших сил занимали тела умерших, сочетались браком с людьми и оставляли добродетельных потомков. Я не сомневаюсь, что душу сестры несложно поместить в подходящее тело.
– Или твои предсказатели ошиблись, – ответил Яньло-ван.
Бумага заплясала в воздухе, как лепесток, подхваченный ветром, и улетела. Такамура проводил ее взглядом: улетели его надежды, он не был готов к такому ответу. Глядя на него, демон Лошадиная морда злорадно заржал, а Воловья башка хрюкнул.
– Я понимаю, – Такамура возвысил голос, чтобы их перекричать, – что прошу о большом вмешательстве в мир, но я согласен заплатить большую цену.
– У тебя ничего нет, – не унимались бесы. – Жизнь тебе не принадлежит, а земные богатства прах, да и теми ты обделен.
– У меня есть будущее. Чтобы вернуть сестру, я готов отказаться от следующих рождений.
Зеркало потемнело. Говорят, что человеческий разум не может представить себя несуществующим, но этот величайший из страхов был явлен Такамуре в зеркале. Снова он не отвел взгляда, только холодный пот выступил на его лице и потек за воротник.
– Ты сам исполнил бы такую просьбу? – спросил Яньло-ван.
Такамура задумался. Он хотел бы дать выгодный для себя ответ, но чувствовал, что если хоть немного покривит душой, от судьи это не укроется.
– Думаю, что нет. Это дурной пример для других. Я прекратил бы жизнь просителя и отправил его переродиться вместе с сестрой с условием, что им никто не помешает. Но сейчас решение принимаю не я. Позвольте воззвать к вашему милосердию!
Судья медленно кивнул:
– Мне нравится, как ты ответил, и я не считаю, что твоим примером кто-нибудь сумеет воспользоваться. Я готов рассмотреть твою просьбу. Сейчас моего суда ждут девицы, тела которых еще не преданы огню. Они могли бы вернуться к жизни, но не хотят, и вместо любой из них можно вернуть твою сестру. Выслушай их и распорядись по своему усмотрению.
Яньло-ван взмахнул плоским бамбуковым скипетром, бесы исчезли, а на циновке рядом с Такамурой появились три обнаженных девы, сияющие, как шелк.
Та, что сидела ближе всех, была бы недурна собой, если бы не кривила губы, словно обиженный ребенок. Вторую Такамура едва не окликнул именем своей сестры, настолько она была на нее похожа, но, вглядевшись, он понял, что она старше. Третья, с тонкими бровями, была красивее всех женщин, каких он когда-либо видел.
Такамура вздохнул, чтобы сосредоточиться, и обратился к первой:
– Кто вы и чего хотите?
– Я хочу стать кошкой, – сердито воскликнула она. – Господин тюдзё боится кошек. Я приду к нему и стану его мучать.
– Чем же он это заслужил?
– Мы катались на лодке, я упала в воду, и это оказалось так противно, так страшно, а он даже не подумал меня вытащить.
– Оказалось? – переспросил Такамура. Зеркало показало ему, как яркие шелка и черные волосы уходят на дно пруда, а спутник цепляется за край лодки. – Вы утопились нарочно?
– Я не собиралась тонуть, я думала, что он меня спасет и влюбится.
– А плавать он умеет?
Девица замолчала. В зеркале тюдзё метался по берегу, пока слуги ныряли и вытаскивали из воды ее тело.
– Ну и что, – продолжала она уже не таким уверенным тоном. – Даже если не умеет, он должен был прыгнуть за мной.
– То есть вы желаете ему смерти? А что ваши родители, вы подумали, прежде чем доставить им такое горе?
Зеркало показало, как над девицей рыдают отец, мать, брат и две сестры. Такамура сжал зубы, чтобы не сказать чего-нибудь неподобающего: он знал обоих мужчин, это были Цунэюки и Правый министр.
– Все равно виноват тюдзё, – губы девицы задрожали. – Я только хотела, чтобы он посватался, а он никак не замечал, что я уже взрослая.
– Очень взрослый поступок прыгнуть в воду, не умея плавать.
Девица уже рыдала, закрываясь руками и волосами:
– Я же не нарочно! Простите меня, простите, я больше не буду!
– Вот именно. Возвращайтесь в свое тело, попросите прощения у родных, и пусть эта опасная глупость будет вам уроком, – Такамура повернулся ко второй девице. – А что произошло с вами?
– Я хочу стать вишневым деревом, – ответила она. Голос у нее был глубже, чем у его сестры, но такой же печальный. – Даже те, кто любят цветы, не срубают все дерево, чтобы поставить в вазу. Я служила в свите государыни, и мной увлекся один человек, который, видимо, не привык, чтобы ему отказывали. Вчера он сказал, что согласен прекратить свои ухаживания, но сегодня он меня отравил.
Такамура не знал вельможу в зеркале, но по одежде догадался, что это кто-то из принцев.
– Вы его отвергли?
– Да. Надо было не брать его писем, но мне не верилось, что он пишет всерьез. Не следовало вообще служить во дворце. Я согласилась стать фрейлиной, чтобы сделать приятное родителям, но так и не научилась играм, в которые играет двор. Неужели люди не притворяются и чувствуют то, что пишут в стихах?
Сходство с сестрой делало ее слова еще более удивительными для Такамуры. Она бы, наверно, не смогла понять, почему он спустился за возлюбленной в ад, а ему сложно было вообразить ее холодность. Она продолжала:
– Ужасно, что его высочество совершил из-за меня такой грех. Я согласилась с ним встретиться, объяснила, что его внимание мне в тягость, и он показался мне достойным и разумным человеком.
– Но вы уверены, что он вас убил?
Зеркало показало ларец с печеньем и письмо.
– Это его почерк.
Под взглядом Такамуры листок приблизился, так что он мог рассмотреть каждую букву.
– Странно. В этих стихах он прощается с женщиной, но кто же упоминает летом зимнюю луну? А бумага потрепана, словно ее долго носили за пазухой. Не было ли у него жены или возлюбленной, с которой он расстался из-за вас полгода назад?
– Мне говорили остерегаться госпожи сайсё.
В зеркале худощавая дама сидела, глядя в сад пустым взглядом, и терзала ногтями край рукава.
– Это она! Но если я не догадалась про письмо, то и другие обвинят его высочество в моей смерти, – воскликнула девица. – Злодейка решила погубить нас обоих. Как же быть?
– Возвращайтесь, – сказал Такамура. – Защитите невиновного. А чтобы вам самой больше не подвергаться опасности, я бы советовал вам оставить службу во дворце. Вы не единственный ребенок?
– У меня четверо братьев.
– Тогда семья не вправе возражать, если вы посвятите себя служению Будде.
– В самом деле, так и поступлю, – отвечала девица с низким поклоном.
– Ну, а что у вас? – спросил он третью.
– Мне осталось только родиться кукушкой и петь под окном своего возлюбленного. Он навещал меня, но наша тайна открылась, и злые люди разлучили нас.
– А кто он?
– Сам в чине куродо, а его отец Левый министр.
– Отчего же он не посватался? – спросил Такамура более резко, чем собирался. – Такому жениху никто не откажет, это не какой-нибудь студент, которого можно вышвырнуть за порог.
– Он не успел. Мачеха оклеветала меня перед отцом, сказала, что я связалась с лакеем, и заперла меня в кладовой.
Кровь бросилась Такамуре в лицо.
– Есть же еще бессердечные люди, которые так обращаются со своими детьми. Когда это было?
– Три дня назад.
– И от куродо нет вестей?
– Служанка пыталась передать мне еду и письмо, но я не взяла. Зачем растягивать страдания? Мачеха обещала отдать меня мерзкому старикашке из своей родни, я бы этого не вынесла.
– Но вы не знаете, что сейчас делает куродо?
– Он много раз говорил, что хотел бы выкрасть меня из дома. Увы, все бесполезно в этом жестоком мире.
В зеркале молодой вельможа со слугами осматривал экипаж с плетеным верхом, проверял занавески. Такамура смотрел на него и вдруг встрепенулся:
– Возвращайтесь сейчас же, пока никто не заметил, что с вами случилось! Попросите еды, а если появится старикашка, обманите его как-нибудь и велите подождать. Вам надо продержаться еще два дня.
– Два дня?
– Послезавтра праздник мальвы. Ваша семья со свитой, конечно, поедет смотреть на торжества, в доме почти никого не останется, это лучшее время для побега. Будьте готовы.
– Я совсем забыла о празднике! Сделаю как вы сказали.
– Потому что если вы не дождетесь своего любимого, то никакая песня кукушки его не утешит. Возвращайтесь и верьте ему.
По щекам Такамуры катились слезы: эта история, так похожая на его собственную, еще могла закончиться благополучно.
– Ты отправил всех трех обратно, – сказал судья, и Такамура вздрогнул. – Для твоей сестры не осталось тела.
– Вы мне поручили не выбрать тело, а выслушать их и распорядиться соответственно, ваше величество. Я судил в меру своего разумения. Не сомневаюсь, что для сестры тоже представится возможность.
Яньло-ван засмеялся, взмахнул скипетром, сверкнула молния, и из трех девиц осталась только дочь министра. На месте двух других, расправляя мощные плечи, поднялись Воловья башка и Лошадиная морда.
– Ну, ты нас удивил, – сказал Воловья башка.
– Это было испытание, – объяснил Лошадиная морда. – Мы превратились в красавиц, чтобы ты пожадничал и выбрал одного из нас, но ты вообще не подумал о себе.
– Твоя просьба будет исполнена.
– А как же дочь Правого министра?
– Я вынес ей приговор до того, как ты пришел, – ответил Яньло-ван. – Она родится мужчиной в семье военного в знакомой тебе провинции Муцу, будет служить на границе и научится думать о других людях, когда принимает решения.
– Подождите, – воскликнула девица, – ваше величество, вы не можете так поступить с моим братом. Неужели вы отнимете у него будущее?
Такамура обернулся к ней. Ее лицо и голос оставались чужими, но теперь не узнать сестру было невозможно.
– Он сам предложил это условие.
– Вы видели, какой он проницательный, отзывчивый и справедливый. Вам не жаль его потерять? И неужели ваше имя не будет ему защитой?
Такамура совсем забыл, что написал на себе имя Яньло-вана, а для сестры, как для бесов и для всех на этом берегу, знаки светились сквозь его одежду, словно рисунок на фонаре.
– Оно-но Такамура, – сказал судья, улыбаясь, – я в самом деле огорчен, что ты не догадался попроситься ко мне на службу. Мне часто служат человеческие законодатели, философы или цари, и твоя страна уже достаточно велика, чтобы мне здесь пригодился помощник. Что скажешь?
– Простите, ваше величество, но я должен вернуться с сестрой в мир живых.
– Возвращайся. Пока не выйдет твой срок, служи своему императору днем, а мне ночью, потом останешься у меня. А каждый раз, когда твоя сестра будет между рождениями проходить через мои чертоги, я обещаю давать тебе отпуск. Согласен?
– Конечно, он согласен, – сказала сестра.
– Да, ваше величество.
– Тогда ступайте оба.
Они поклонились, сестра взяла Такамуру за руку и повела прочь по коридорам и темным галереям. Наконец они оказались в башне без окон, но с лестницей по стенам. Кровли не было, и наверху облака плыли по небу, которое уже начинало розоветь. Пахло мхом и сыростью.
– Я буду ждать в доме Правого министра, – сказала сестра. – Больше не прячься, приходи к нему и требуй меня в жены. А сейчас тебе нужно торопиться, пока не рассвело.
Такамура поставил ногу на первую ступеньку лестницы, и его подхватило, словно течением, и выбросило наверх. Он увидел колодец возле какого-то храма, а потом очнулся в своей комнате. Перепуганный слуга тряс его:
– Наконец-то вы очнулись, господин! Мне показалось, что вы не дышите.
– Я был далеко, – ответил Такамура, – и, кажется, не напрасно.
Конверт с гороскопом лежал у него в изголовье.
Он оделся, причем обнаружил, что имя Яньло-вана не отмывается с кожи, словно родимое пятно, и поспешил к особняку Правого министра. Там из ворот выходили толпой монахи, изумляясь чуду: девица, над телом которой они читали сутры, вдруг ожила. Посетителей не принимали, и Такамура отправился в присутствие.
Накануне праздника у него не было срочной работы, а на несрочной он все равно не мог сосредоточиться, поэтому весь день сочинял письмо. Он написал по-китайски небольшое рассуждение о том, что человека делают достойным не богатство и связи, а личные заслуги и устремления, заключил почтительной просьбой о браке с младшей дочерью министра, красиво переписал и на обратном пути вместе с гороскопом передал слугам министра. Тот по-прежнему никого не принимал, поэтому Такамура пошел домой.
Стоило ему лечь спать, как в темноте забрезжил огонек, вытянулся в туманную белую ленту или рыбу и повел его на улицу к храму, к тому самому колодцу, через который он вышел накануне. Такамура спустился в царство Яньло-вана и до утра помогал судить людей.
Как только судья отпустил его, появился посыльный от Правого министра: тот прочел письмо и хотел поговорить, не привлекая лишнего внимания, поэтому прислал за Такамурой паланкин, извиняясь за столь ранний час. Еще не начало светать.
В особняке министра его проводили в просторную комнату с видом на сад, где белела, свисая водопадом, глициния. Здесь собралась вся семья: министр, его сын Цунэюки, а за бамбуковой шторой перешептывались женщины.
– У нас происходят загадочные события, – сказал министр, – и вы, почтенный Такамура, каким-то образом с ними связаны.
– Ваша младшая дочь каталась на лодке, бросилась в пруд, чтобы ее спас господин тюдзё, и утонула, но вчера воскресла.
– Утопилась ради этого носатого посмешища? – изумился Цунэюки.
– Но об этом не могут знать посторонние, – заметила мать из-за ширмы, – она рассказала про тюдзё только мне, а я никому не говорила.
– И самое удивительное, – продолжал министр, – что она уверяет, будто судьба велит ей стать вашей женой. Давно ли вы знакомы?
– Я никогда не писал ей и не имел чести ее видеть.
– Чем же вы объясните свою просьбу?
– Божественным вмешательством. Поэтому умоляю, не откажите нам, – сказал Такамура с трепетом, какого не испытывал перед Яньло-ваном.
– По крайней мере, теперь понятно, зачем вы уточняли гороскоп: хотели убедить меня, что вам содействуют высшие силы.
– Сейчас у меня ничего нет, кроме будущего. Но прошу вас не ждать, пока меня повысят по службе, иначе вы отдадите нашу судьбу в руки тех, кто распределяет чины, а я привел свои скромные соображения на этот счет.
– Да-да, все было изложено отменным слогом и хорошим почерком. И звезды говорят, что среди ваших потомков будет великий каллиграф.
Цунэюки подвинулся к отцу:
– Только не забывайте, что этот господин иногда ведет себя очень странно. Я рассказывал, как он на днях явился и стал расспрашивать меня про чертей?
– Еще и чертей, – пробормотал министр и снова заглянул в гороскоп. – Звезда разбитых армий. Пожалуй, разумнее всего согласиться. Почтенный Такамура, сегодня мы едем на праздник мальвы, а с завтрашней ночи готовы принимать вас как жениха.
Кто захочет обвинить его в малодушии, пусть подумает, много ли сановников в наши дни, даже боясь разгневать богов, отдали бы свою дочь ничтожному цензору.
И все же министр едва не пожалел о своих словах, когда Такамура первый раз пришел к невесте: на нем было траурное серое платье, а в руках потрепанный футляр для книг, словно он собирался давать урок словесности. На самом деле в футляре лежала книга, на полях которой Такамура с сестрой когда-то объяснились в любви, но влюбленные вряд ли провели эту ночь за чтением.
Узнав, что сын породнился с одним из самых влиятельных людей при дворе, Минэмори подарил ему дом, в котором когда-то жила и погибла сестра. Мачеха не находила себе места от злости. Чтобы хоть немного испортить счастье Такамуры, она не преминула рассказать молодой хозяйке эту историю и показать комнату:
– Не знаю, разрешит ли он вам поменять обстановку или захочет оставить память о прошлом. Но постарайтесь не слишком огорчаться, если окажется, что он до сих пор не забыл первую любовь.
Она не узнала дочь в чужом теле, а та после случившегося не спешила открыться, поэтому ответила с милой улыбкой:
– Ах, мне бы и в голову не пришло ревновать, наоборот, я только рада. Постоянство – великая добродетель!
Почти каждый год Такамура получал повышение, и не только по протекции тестя. Все, кто его знал, находили его незаурядным человеком. Он был безразличен к деньгам, бесстрашен с начальством и пугающе проницателен; за то время, что он служил в Палате цензоров, там ни разу не покарали невиновного и не выгородили виноватого.
Также он снова увлекся литературой, и не было ни одного китайского текста, который он не мог бы прочесть. Сам император изволил его испытывать хитроумными загадками, и Такамура всегда отвечал верно.
Это умение едва его не погубило. Император приказал ему отправиться с посольством в Китай, а он, разумеется, не мог ни покинуть страну, ни объяснить про свою вторую службу. Трижды корабль, на котором он должен был плыть, таинственным образом разбивало штормом прямо в гавани. Трижды он просил, чтобы его исключили из посольства, но в ответ получал только новые чины. На третий раз он не выдержал и написал злой китайский стишок, где высмеял свои злоключения, упрямство главного посла и всю затею с посольством.
Государь, прочтя эти стихи, страшно разгневался и приказал судить Такамуру за неподчинение высочайшему приказу. Его лишили дворянства и сослали далеко на юго-запад, на острова Оки. Там он жил в рыбацкой деревне и тосковал о жене и детях, которые остались в столице.
Впрочем, в опале он пробыл недолго. Старый император отрекся от престола, а его преемник, когда посольство благополучно вернулось из Китая, вернул и Такамуру. В стихах по этому поводу тот сравнил свой желтый мундир чиновника без ранга и первую седину в волосах с желтыми и белыми хризантемами у себя в саду.
Вскоре он получил обратно пятый придворный ранг и снова начал продвигаться по службе, а при другом дворе ему представился случай отблагодарить Правого министра. Тот был уже немолод и однажды занемог настолько сильно, что предстал перед Яньло-ваном. Вдруг к судье подошел Такамура и что-то почтительно доложил вполголоса.
– Твой срок вышел, – объявил Яньло-ван, – но по просьбе моего советника ты получишь дополнительное время.
Тут же бесы подхватили Правого министра под локти, вышвырнули из зала суда, и он очнулся в своей постели. Когда министр в следующий раз встретился с Такамурой в императорском дворце, тот попросил никому не рассказывать об увиденном.
Однако совмещать дневную и ночную службу делалось для Такамуры все труднее, он стал болеть и часто задумывался, не пора ли из двух занятий ограничиться одним.
– Государь жалует мне новые и новые чины, – говорил он, – и не верит, что это не награда, а неподъемный груз.
Получив третий придворный ранг, он сказал жене:
– Ну, вот и пурпурный мундир, как ты хотела. На этом я остановлюсь.
В пятьдесят один год Оно-но Такамура покинул мир живых. Похороны его прошли удивительно скромно для такого важного вельможи, без посторонних. Сыновья объяснили это его последней волей, но, скорее всего, были посвящены в тайну отца и знали, что на самом деле он не умер.
Так что и сейчас Такамура служит при Яньло-ване, и судья нередко соглашается дать кому-нибудь отсрочку по его просьбе или смягчить приговор. Говорят, это он ходатайствовал о том, чтобы Мурасаки Сикибу не попала в ад за «Повесть о Гэндзи», а зять – за то, что переписывал Сутру лотоса на заказ, не соблюдая должным образом поста и не отказываясь от рыбы.
За тысячу лет мимо Такамуры прошла целая династия императоров и без счета простых людей, а среди них поколение за поколением его собственных потомков. Гороскоп, который он заказал в молодости, разумеется, исполнился – его внук, Оно-но Митикадзэ, прославился каллиграфией, а внучка, Оно-но Комати, поэзией, и еще долго в роду Такамуры не было никого, кто не слагал бы прекрасных стихов.