Стишок для разнообразия не принадлежит Комати, а лишь отсылает к стихотворению, ошибочно приписываемому ей; сочинил его некто Сётэцу, более современный поэт - жил всего за сто лет до наших, а не за шестьсот.
900 слов
Наконец похоронная процессия повернула назад к княжескому дому. Кагу пыталась хоть как-то спрятаться от ветра за белой траурной накидкой, и вдруг ее руку перехватили.
Она невольно вскрикнула. Ей в лицо смотрел Сабуродзаэмон Масацугу.
– Все-таки это вы, – Масацугу ухмыльнулся, словно так и знал.
– Что случилось? – монахи Котэн и Кэцудзан, шагавшие вслед за аббатом, подбежали на шум. Кагу торопливо закрылась накидкой, но раз ее уже увидели, смысла в этом не было.
Сабуро загораживал ей дорогу. Кэцудзан повернулся к нему с гневом:
– Это же Оно!
– Кто тебя сюда пустил, Сабуро? Проводы только для своих.
Сабуро ответил уверенно, ничуть не смущаясь:
– Я искал его светлость Камэнодзё. Владыка края назначил отца смотрителем в долине, ни он, ни я не можем позволить преступнику бежать.
– Как ты смеешь...
– Но теперь понятно, что мы опоздали. Я прав, княжна?
Котэн приглушенно ахнул.
– «В долине Ии есть маленький пророк», – Масацугу почему-то смотрел на Кагу весело; она не говорила ни слова. – Ваша светлость, раз вы здесь, значит не только пришли вместо него на похороны, а придумали что-нибудь еще. Где господин Камэнодзё? Каким колдовством вы его спрятали? Какое вам опять было видение?
Кагу молчала. Тут можно только молчать.
– Стойте, княжна!
По-прежнему молча она пошла вперед. Процессия была уже довольно далеко. Кагу спешила, чтобы успеть за этой белой вереницей, за ней Котэн с Кэцудзаном и единственный, кто не в трауре: Масацугу.
– Каким образом вы устроили ему побег? Уловки не помогут, он далеко не уйдет. На всех заставах предупреждены, конных гонцов выслеживают гвардейцы Имагавы. Всадник среди ночи только привлечет внимание.
Кагу фыркнула себе под нос: очень жаль, но Камэнодзё так просто не отыщешь.
Кагу предложила аббату две вещи. Во-первых, на всех лошадей, сколько есть, навьючить большие корзины и отправить в поместья к родичам, чтобы отвлечь Оно. А во-вторых, спрятать Камэнодзё не в корзине, в которую могут, чего доброго, заглянуть, а по-другому.
Она придумала вывезти его на телеге, в навозном чане.
«Как там Гэнта, справился?» – тревожилась она.
Золотарь, который заговорил с ней на мосту; у него наверняка были товарищи с телегами. Навоз обычно возили по ночам – во-первых, никому не хочется нюхать вонь, во-вторых, покупают его крестьяне, а им надо на поля с раннего утра. Так что навозная телега с чаном, закрытым крышкой, вполне могла покинуть долину Ии ночью: внимание Идзуми будет занято более ярким зрелищем, лошадьми с корзинами. Ему и в голову не придет, что в чане для нечистот на север, к храму Хорайдзи, едет княжеский наследник.
«Только до Идайры, а там уже можно пересесть на коня... Пусть он туда доберется, ну пусть».
Масацугу упрямо шел за процессией. Должно быть, отец велел ему караулить. По всему было похоже, что переодетую Кагу он узнал уже давно.
«Нет, не караулить, – поняла она. – Он пришел убить Камэнодзё, если тот вдруг появится на похоронах».
Такой человек этот Сабуро.
Кагу взглянула вперед, на смутно белеющие фигуры. Вон то белое, которое поднялось над ними в небо, словно лента или рыба – ей казалось, что это процессия несет флаг.
Как горько и обидно! Всякий раз одно и то же. Что проку сейчас в видениях? Как она отведет беду, когда знаки такие смутные – либо черная мгла стелется, либо белые ленты плывут.
– Снова что-то видите? – тут же спросил Масацугу, заметив ее растерянный взгляд вдаль. Его отчего-то больше других занимало ее ясновидение. Кагу молчала, но он не отставал с разговорами: – А ведь когда мы с вами беседовали в прошлый раз, голос почтенного Хикодзиро гремел по всем покоям. До чего все-таки хрупка человеческая жизнь. «Кто был, тех нет – и видим мы, что мир похож на горный лес, где с приближением зимы лист за листом летит с древес».
«Кто был, тех нет, говоришь?» – с ненавистью подумала Кагу. Дядю Хикодзиро погубил не кто-нибудь, а Идзуми, родной отец Масацугу.
– У тебя что ни слово, то цитата. Собираешься стать поэтом?
– Тоже неплохая мысль. Поэзия мне нравится; наверно, это семейное.
Неправда. Никогда он не уйдет в поэты, про него говорили, что он еще хитрее отца.
– С тебя станется отрапортовать в столицу, что зимой цвели лотосы.
На это и Масацугу не нашелся, что ответить.
– Скажите, Кагу, я вам неприятен?
– Я не люблю стихи.
– А румяна?
Кагу невольно впилась в него взглядом.
– Когда мы встретились у княжеского дома, я шел от вашей матушки, привез подарки из столицы.
– Подарки?
– Румяна, белила – я слышал, что скоро ваше совершеннолетие. Румяна из Киото самые лучшие.
У нее в семье беда, родственника убили по доносу, а сын доносчика, глазом не моргнув, рассказывает, как он радостно явился с гостинцами. Кагу сначала опешила, потом подумала, что он ее пугает.
Старший сын Оно, Сабуродзаэмон Масацугу.
– Румяна с собой носить нельзя.
Масацугу сдвинул брови:
– Что?
– Воину нельзя. Не подобает тому, кто носит меч, Сабуро.
«Вот, смотри, так красят мужчин. Румяна только для женщин. Запомни: мужчину красят, когда он сложил оружие, когда он погиб», – вспомнились ей слова матери.
– Масацугу, – поправил тот с неожиданным для Кагу нажимом. – Но я хочу подарить их вам.
Тяжесть чего-то недосказанного заставила ее содрогнуться. Она сама не понимала, отчего, и не понимала, зачем Масацугу так настойчиво предлагает ей краситься.
– Ты у нас щеголь, наверно, румяна выбрал самые дорогие.
– Разумеется.
– Какая жалость.
– Почему?
– Матушка для похорон покрасила ими голову дяди. А знаешь, Масацугу... – Ей захотелось хоть немного сбить с него спесь, отвести душу за Камэнодзё, которому пришлось без вины отправиться в изгнание. – Давай я покрашу твою голову, когда тебя убьют.
Масацугу некоторое время молчал, потом с усилием произнес:
– Это вам тоже... привиделось?
– Может быть.
– Вы, мою голову? – его щеки дрогнули от смеха.
Почему он засмеялся, что его развеселило – так и не понимая этого, Кагу зашагала дальше.
Но мимо ее ног скользнуло что-то бесцветное, словно вода.
Из "Румян и меча", с.95
Стишок для разнообразия не принадлежит Комати, а лишь отсылает к стихотворению, ошибочно приписываемому ей; сочинил его некто Сётэцу, более современный поэт - жил всего за сто лет до наших, а не за шестьсот.
900 слов
900 слов