Харди, ты это уже читала.
Самурайщина, но должна читаться какоридж; зарисовка про двух мальчиков среди сложной политической ситуации. ~1К слов
Зимняя луна и трава в изголовье
В аббатстве было тихо. Камэ уложили спать отдельно от послушников, в угловой комнате. От ночных звуков поселка, от собак и лошадей его отделял сад, лес со священным колодцем и поля.
За восемь лет своей жизни он впервые ночевал под чужой крышей. Скоро ему предстояло спать и под чужим небом – ложе из травы и зимняя луна, только не в стихах, а по-настоящему. Его отца казнили в столице края. Камэ ждала такая же судьба, но его решили не выдавать, тайно отправить куда-нибудь, пока из столицы не вернулся Оно Идзуми-но-ками и не привез ему приговор.
Отрубленную голову уже привезли день назад. Княгиня не хотела ее показывать Камэ:
– Не надо, он еще ребенок.
– Когда вырастет, не упрекнет нас, что помешали проститься, – ответил князь и подвел Камэ к крыльцу, где стоял открытый короб. – Да он и сейчас мужественно держится.
На самом деле Камэ просто не верил своим глазам.
Даже теперь, прислушиваясь, он ловил себя на том, что ждет не Идзуми и столичных гвардейцев, не монахов со словами, что пора бежать, а надеется различить отцовские шаги и голос. Аббат объяснил, что так бывает: сердце не сразу понимает утрату, как раненый в бою может сначала не заметить боль. Он посоветовал плакать, сколько плачется, сказал, что читать сутры тоже никогда не повредит, и дал Камэ четки с красными кистями. У отца на одной из курток были завязки такого цвета.
Камэ нащупал рядом с подушкой холодные бусины. Рука замерзла раньше, чем они согрелись.
Что-то стукнуло о бумажную стену, словно капля дождя, но только одна – а дождя не было. Потом еще раз. Камэ затаил дыхание. У себя дома он решил бы, что это его приятель Цуру кидает камешки, зовет его выглянуть наружу. Но тот, конечно, не мог здесь появиться среди ночи?
Звук повторился.
Камэ выбрался из-под одеяла, отодвинул перегородку и высунулся на террасу. Луна, затянутая облаками, стояла высоко, сад был пепельным, кусты – непроглядно черными.
– Я правильно угадал, где ты, – послышался из кустов шепот Цуру. – Спускайся сюда.
– Сейчас.
Камэ вернулся в комнату, оделся на ощупь, взял сандалии – хорошо, что не оставил их на главном крыльце. Цуру помог ему слезть, за спиной у него что-то цеплялось за ветки, кажется, шляпа.
– Пошли к колодцу.
Под деревьями висел холодный запах зимнего леса. Тропу было почти не видно, и Камэ представил, что они сейчас попадут куда-нибудь совсем в другое место, а потом – что Цуру ведет его в ловушку, прямо в руки гвардейцам, и тут же устыдился этой мысли.
Поляна по сравнению с лесом показалась почти светлой. Камэ увидел, что Цуру действительно одет по-дорожному, в соломенном плаще, со шляпой за плечами.
– Ты куда-то собираешься?
– Убежал из дома, – Цуру ухмыльнулся, показывая торчащие передние зубы.
– Но мне ни за что не позволят взять тебя с собой. Даже не потому, что ты сын Идзуми.
– Разумеется. Просто мне надо с тобой поговорить, а это чтобы не поняли, где я был на самом деле.
Камэ не додумался бы до такого: Цуру сразу рассчитывал на то, что его хватятся. А когда поймают, одно дело отмалчиваться, совсем другое – убедительно соврать.
Если бы Камэ сбежал путешествовать, отец устроил бы ему страшную взбучку. Потом переживал бы, не слишком ли сильно отлупил, не разболеется ли он. Камэ не знал, как наказывает своих детей Идзуми, но, конечно, Цуру все просчитал и взвесил.
– Так что я иду в порт наняться на китайский корабль.
– Погоди, – встревожился Камэ, – ты будешь ночевать в лесу? Не боишься?
– Не очень. Я не собираюсь спать, выйду на тракт и пойду, не останавливаясь. Самое позднее к утру меня догонят.
Значит, накануне, когда обсуждали побег Камэ, аббат правильно сказал, что на больших дорогах не скрыться и придется выбираться охотничьими тропами.
– Если за это время вернется отец, – добавил Цуру, – то сначала пусть ищет меня, а не тебя.
– Спасибо. Ужасно жалко, что ты не можешь убежать по-настоящему, вместе было бы веселее.
Даже отправляться в изгнание не так страшно, если есть волшебный помощник. Отец называл Идзуми не иначе как подлым лисом, а Цуру – лисенышем, и Камэ любил воображать, что эта семья вправду оборотни. Тогда было не так обидно отставать от Цуру в учебе, а еще понятно, почему он умеет всюду пролезть, подслушать и не попасться. Но вообще клятва вассальной верности связывает на три жизни. Может быть, Цуру действительно раньше был каким-нибудь зверьком и родился человеком, чтобы вернуть долг. Зубы у него выступали по-крысиному; хитрый мышонок из басни, который просил монаха обратить кошек в истинную веру – исключительно ко славе Будды, а не для того, чтобы запретить им есть мясо.
Камэ вздохнул, не в силах справиться с огорчением, но Цуру не отвечал. Они поклонились алтарю у священного колодца и сели рядом на поваленное дерево.
– Все равно я рад, что ты пришел. Неизвестно, сколько лет меня здесь не будет, а так хоть попрощаемся.
– Я не за этим. Мне надо сказать тебе одну вещь.
– Какую?
Цуру положил руки на колени, сел по струнке – советник перед князем:
– Господин Камэнодзё, я знаю, кто убил вашего отца.
– Что значит «кто»? – опешил Камэ. – Его казнили. Зарубили гвардейцы прямо во дворце... Или ты хочешь сказать, что на самом деле было не так?
– Владыка края не случайно про него узнал, был донос.
– И ты знаешь, чей?
Цуру кивнул:
– Я думаю, что взрослые тоже догадываются, а тебе не сказали, чтобы ты не захотел отомстить. Сейчас ничего нельзя сделать, слишком опасно.
Он замолчал, опустив голову, и Камэ попытался понять услышанное. Значит, у него был кровный враг. Месть, как и бегство в чужие края, была чем-то из книжек – прошлой весной странствующие актеры давали представление про братьев Сога, а потом Цуру раздобыл текст пьесы, и они с Камэ декламировали по ролям и фехтовали ветками. Младшему Сога было пять, а старшему семь, когда погиб их отец. Им пришлось ждать десять лет, чтобы добраться до убийцы.
– То есть это кто-то из своих?
– Мой отец, – ответил Цуру полушепотом.
– Идзуми?! Не может быть. Ты уверен?
– Я не понимал, пока все не случилось, а теперь вспомнил разные вещи.
Камэ много раз убеждался, как внимательно Цуру следит за государственными делами. Он предсказывал визиты столичных чиновников раньше, чем приходили письма, знал, кто с кем из-за чего поссорился на княжеском совете. Конечно, он и здесь не ошибся.
Идзуми был неприятный человек, заносчивый и злопамятный. Из столицы он привозил самые жестокие приказы и плохие новости, его все боялись, Камэ тоже, и отец не скрывал, что считает его врагом княжества. Но ведь он не мог в самом деле забыть, кому служит?
– Он же советник, обязан сначала поговорить с князем. Даже если нашел доказательства против отца, он не мог просто так сообщить в столицу, минуя своего господина!
– Нашел и сообщил. И очень радовался, когда уезжал в город.
– Но такие вещи надо скрывать, а не радоваться. Зачем ему нарочно навлекать на нас беду?
– Чтобы выслужиться перед владыкой края. Приедет – узнаем, как его наградили.
Голос Цуру прервался, и Камэ понял, что тот шепчет не из осторожности, а потому, что не может дышать.
– Ты плачешь?
Он положил руку на локоть Цуру. Тот вздрогнул, замер на мгновение, а потом действительно разрыдался, все равно очень тихо. Камэ никогда не видел его беспомощным, даже не представлял, что он умеет так горько плакать. Естественно, умеет, он ведь человек, а не колдовская зверушка.
Ночь была безветренной, но холодной, и Камэ совсем закоченел, сидя рядом с другом. Наконец Цуру втянул воздух сквозь зубы, вытер лицо углом рукава и расправил плечи. Своим обычным голосом он сказал:
– Когда вернешься, убей его.
Камэ не знал, что ответить, а Цуру встал и надел шляпу.
– Найдешь сейчас дорогу обратно? – спросил он.
– Разумеется.
– Хорошо. Тогда, – Цуру поклонился, – желаю вашей светлости всяческого благополучия. Позвольте проститься с вами до того дня, когда мне снова представится честь вам служить.
Он развернулся и скрылся в темных зарослях.