и та повесть, которая не повесть, а романище

[nan-says]

Между тем до пришествия кротов я успела пробежать «Румяна и меч», историческое фэнтези Мадоки Такадоно, _не_ по которому снята моя самурайщина.

И думаю по его поводу много букв.

Повторы действительно оказались стилистическим приемом, странным, но действенным. Они так и не прекращаются; если их выкинуть, роман похудел бы минимум на треть, одно и то же рассказывается по два, три раза – от автора, глазами одной героини, глазами другой героини, – при этом меняется только степень подробности, а факты и их оценки остаются одинаковыми.
Это создает интересный накапливающийся эффект: персонажи не столько живут, сколько находятся в произвольной итерации рассказа о событиях. В воздухе повисает отстраненность и своего рода фатализм: все уже произошло, ничего не изменишь. А в качестве настроения главной героини это прямо описано в тексте - знамения обычно являются ей поздно и не позволяют ничего изменить, и она приучила себя не вовлекаться.
Красивой прозой на свой вкус я бы это не назвала, но по крайней мере похоже, что так задумано.

Жить там неприятно. У княжны в итоге получилось вырастить наследника и успешно направить его в политическое будущее (мы это знаем сразу, потому что он появляется в прологе и вводит историю своей воспитательницы как рассказ в рассказе), но общее настроение тягостное: если что-нибудь плохое не происходит прямо сейчас, значит, оно рядом либо как свежая память, либо как близкая опасность.
Я всю первую часть считала, что автор мужчина (парадоксальным образом особенно после подробностей о том, как дамы 16 века решали проблему месячных – мне показалось, что автор бравирует), но в целом взгляд оказался очень женский. Тревога и фатализм женские. Румяна из заглавия – символ смерти, вот прямо так, ими женщины красят погибших мужчин, когда в гроб кладут; а тема меча не раскрыта.
Это мир, в котором мужчины непредсказуемо, но неизбежно подворачиваются под войны и козни, а женщины бессильны вмешаться и только провожают их, а потом красят их останки.
Любить кого-нибудь в таких условиях безнадежно – но а куда деваться. Впрочем, обе героини, глазами которых нам дают посмотреть, связаны со сверхъестественным и имеют благодаря этому защитную отстраненность, и из всего вместе получается такая интонация.

И читатель на амазоне, который углядел между княжной и антагонистом романтическую линию: я не согласна. Сюжетная линия у них есть, центральная, и они смотрят друг на друга внимательнее, чем на кого бы то ни было, но это не то. Масацугу относится к княжне со смесью жадности и страха. Княжна относится к нему трезво и без гнева, что бы он ни делал; но это у нее дзен, а для любовной линии нужно все-таки хоть у одной из сторон что-нибудь похожее на тепло.
В эпизоде, где она ласкова с его неупокоенной душой – извиняюсь за цинизм, может себе позволить, когда противник уже обезврежен. Когда вторая рассказчица, забыв, что тоже от него пострадала, философствует, что он «просто выживал как умел», мне трудно умиляться вместе с ней, потому что в волнах эпохи барахтаются все, но не каждый совершает пять политических убийств и государственный переворот. А что на самом деле за власть он уцепился потому, что княжна ускользнула – так он зациклен не на ней, а на ее способностях. В общем, антагонист выразительный, линия центральная, но любовь не завезли.
Любви в эту книгу вообще мало завезли, потому что см. выше. Обстановка не располагает.